Мужчины не ее жизни
Шрифт:
«Яснее, чем когда-либо дома!» — думала Рут, когда женщина за стойкой регистрации сказала: «Ой, тут для вас факс».
Злобное письмо от рассерженной вдовы — Рут на какое-то время забыла о нем. «Willkommen in Deutchland*, - сказала женщина за регистрационной стойкой вслед Рут, которая повернулась и пошла за коридорным к лифту. («Добро пожаловать в Германию!»)
«Моя дорогая, — начиналось письмо от вдовы, — на сей раз вы зашли слишком далеко. Может быть, о вас вполне справедливо написано в одной из прочитанных мною рецензий, где сказано, что у вас "сатирический дар: свести в одной книге
«Я была замужем пятьдесят пять лет, — продолжала вдова. (Рут решила, что покойный муж ее корреспондентки был владельцем похоронного бюро.) — Когда умер мой муж, жизнь моя остановилась. Он значил для меня все. Потеряв его, я потеряла все. А что вы скажете о вашей матери? Вы полагаете, что она нашла способ взглянуть на гибель ваших братьев в комическом свете? Вы думаете, что женщине, которая бросила вас и вашего отца, могут понравиться такие сатирические интерпретации ее жизни? — ("Да как она смеет?" — подумала Рут Коул.)
Вы пишете об абортах, о деторождении, об усыновлении, но вы даже никогда не были беременны. Вы пишете о разведенных и вдовствующих женщинах, но сами никогда не были замужем. Вы пишете о том, когда вдова может позволить себе вернуться в свет, но такого понятия, как вдова на год, не существует. Я буду вдовой всю оставшуюся жизнь.
Гораций Уолпол когда-то писал: "Мир — комедия для думающих и трагедия для чувствующих". Но реальный мир трагичен и для тех, кто думает, и для тех, кто чувствует. Комичен он только для тех, кто идет по жизни счастливчиком».
Рут заглянула в конец письма, потом в начало, но обратного адреса нигде не было, и сердитая вдова не подписалась.
Кончалось ее письмо так:
«Все, что мне осталось, — это молитва. Я буду молиться и за вас. Как нужно молиться за вас, которая в ваши годы не была замужем, ни разу? Я буду молиться, чтобы вы вышли замуж. Может быть, у вас будет ребенок. Может — нет. Мы с мужем так любили друг друга, что нам никогда не были нужны дети — дети могли бы все испортить. Но еще важнее — я буду молиться, чтобы вы по-настоящему любили вашего мужа… и чтобы вы потеряли его. Я буду молиться за то, чтобы вы стали вдовой на всю жизнь. Тогда вы поймете, насколько не отвечает действительности то, что вы написали о реальном мире».
Вместо подписи стояло: «Вдова на всю оставшуюся жизнь». Был еще и постскриптум, от которого у Рут мурашки побежали по коже: «У меня много времени на молитвы».
Рут пошлет факс Алану с вопросом — нет ли имени или адреса сердитой вдовы на конверте или хотя бы названия города, откуда было отправлено письмо. Но ответ будет таким же тревожным, как и письмо, которое было доставлено в издательство «Рэндом хаус» на Восточной Пятидесятой улице какой-то женщиной, а может, и не женщиной — секретарь точно не запомнил.
Если молящаяся вдова пробыла замужем пятьдесят пять лет, значит, ей должно быть под восемьдесят, а может, и под девяносто! Может быть, у сердитой вдовы и было много времени для
Большую часть дня Рут проспала. Письмо ворчливой старухи расстроило ее, но не до бессонницы. И может, это было справедливо; если какая-либо книга оказалась хорошей, то для кого-нибудь она неизбежно станет пощечиной.
«Письмо сердитой старухи не погубит моего турне», — решила для себя Рут.
Она будет писать, будет отправлять открытки, будет делать записи в своем дневнике. Рут была исполнена решимости вернуть себе душевное равновесие в Германии (вот только во Франкфурте, на книжной ярмарке, расслабиться и отдохнуть не было времени). Судя по ее дневниковым записям и открыткам, ей это в некоторой мере удалось. Даже во Франкфурте!
Дневник Рут и избранные открытки
Во Фрайзинге чтения прошли неплохо, но либо я, либо публика были скучнее, чем я ожидала. Потом обед в помещении бывшего монастыря со сводчатыми потолками — я слишком много выпила.
Каждый раз, попадая в Германию, я поражаюсь контрасту, например в холле такого заведения, как «Вьер яресцайтен» [34] , между богато одетыми постояльцами отеля (бизнес-класс, тут всегда блюдут приличия) и нарочито растрепанными журналистами, которые словно соревнуются в неряшливости, как юнцы, решившие подразнить своих родителей. Общество находится в уродливом противостоянии с самим собой — в такой же мере, как и наше, но оно опережает наше и даже может дать ему фору.
34
Название сети немецких отелей.
Я либо еще не оправилась после перелета, либо у меня в голове зреет замысел нового романа — я абсолютно ничего не могу читать, не заглянув вперед. Перечень блюд, подаваемых в номера; список услуг, предоставляемых отелем; «Жизнь Грэма Грина» Нормана Шерри, первый том, который я не собиралась брать с собой, — должно быть, автоматически сунула в багаж. Единственное, что я могу читать, — последние строки абзацев, которые кажутся важными, последние предложения, после которых строку заполняют пробелы. Лишь время от времени в середине абзаца встречается предложение, выделяющееся из других. И я неспособна читать что-либо последовательно — мои мысли перескакивают вперед.
Шерри пишет о Грине: «Его копание в нездоровом, отвратительном, сексуальном и извращенном уводит его в разных направлениях, как свидетельствует о том его дневник». Интересно, свидетельствует ли об этом и мой дневник. Надеюсь — да. Меня раздражает, что копание в нездоровом, отвратительном, сексуальном и извращенном считается приемлемым (чтобы не сказать естественным) для писателей-мужчин; я, несомненно, выиграю как писатель, если мне хватит мужества еще глубже закапываться в нездоровое, отвратительное, сексуальное и извращенное. Но женщинам, копающимся в таких вещах, дают понять, что это стыдно, или же они сами, пытаясь защититься от нападок, бахвалятся своей отвагой и выставляют себя в вульгарно-смешном свете.