Мужчины, рожденные в январе
Шрифт:
— Пойдем, хоть часок покимарим. Север, как больных собак трава, вылечивает людей.
Солнце все выше — и выше, солнцу предстоит долгий, бесконечный путь над землей.
Эти светлые дни
К источнику шли медленно, походкой праздных, беспечных людей. Лобов открыл тугую дверь бассейна и пропустил вперед Ирину. Впрочем, бассейн — слишком громко сказано,
— Как здесь ужасно жарко! — притворно капризно воскликнула девушка. — Это прямо ад в раю.
Лобов торопливо, с незабытой армейской проворностью, разделся, прошел по настилу из предбанника к воде и окунулся по грудь. Его будто бросили в огонь, тело, подобно губке, стало набухать, наполняться сырым, зудящим жаром, этот жар ударил в голову, и на лбу выступила испарина, холодящая лоб, как компресс, а в висках застучало. Лобов почувствовал свое сердце, и стук его, как стук метронома, был поразительно чист и гулок.
Ирина задержалась в дверном проеме и с тихой, по-детски светящейся сопричастностью улыбкой смотрела на Лобова.
Нельзя шевелиться, иначе тело вновь охватит зудящее пламя и сердце, как торопливый путник, застучит в висках. Он говорил девушке глазами, что ему хорошо, и приглашал ее. Лобов полулежит в воде, упираясь пальцами ног в зыбкий, горячий, с белыми камнями известняка песок; тело кажется каким-то маленьким, необычно белым, вроде бы заспиртованным.
— А я боюсь, — выдыхает стыдливо она.
Он не может понять, чего она боится: его или жары. Он поднимается на настил, садится так, чтобы задуваемая ветром прохлада доставала лицо.
— Ладно, — = говорит Ирина. — Только я совсем чуть-чуть окунусь.
Она сбрасывает на скамью халат, проходит по настилу к самому мелкому месту в источнике, теперь уже сбоку от Лобова, нагибается и плавными, поглаживающими движениями руки начинает разгонять сине-зеленую, ослизлую пену водорослей.
Он помогает ей, и руки их иногда встречаются. В голубизне воды белые ладони похожи на двух резвящихся рыбок.
Она опускается в воду, как бы обрекая себя на адские муки, с перехваченным от огненной воды дыханием, зажмурив крепко-накрепко глаза. Лицо ее тут же покрывается розовыми, нездоровыми пятнами. Не прошло и трех минут, как она уже поднялась на настил, и, слегка пошатываясь, будто шла по палубе, поддерживаемая Лобовым, направилась в предбанник.
Он не на шутку испугался за Ирину, он же знал, что в источнике не всем можно купаться, что вода сильно действует на сердце. Он подал ей полосатое влажное от пара полотенце, открыл наружную дверь, и вместе с лучами солнца прохлада ворвалась в предбанник. К густому запаху водорослей, напоминающему запах печеных яблок, добавился горчичный запах папоротника, который рос по берегам источника еще с тех далеких времен, когда по высокотравным долинам ходили неуклюжие и смирные, так и не сумевшие защитить себя от земных невзгод мамонты.
— Вот и прошло все, — говорит Ирина, чтобы успокоить Лобова.
Она уронила лицо на полотенце в согнутых руках,
Лобов надел синий спортивный костюм, не скрывавший заметно округлившегося живота и жировых складок на боках, которые словно размывали былую спортивность фигуры.
Они вышли на улицу, и яркое солнце в прохладе июльского северного дня показалось им подарком из далекого детства.
Сопки, подступившие со всех сторон к пяти домикам Горячих Ключей, с черными редкими валунами-бородавками на склонах, увитые у основания гирляндой редких кустиков, с небольшими ледниками, слезящимися светлыми ручейками все короткое лето, стеной прикрывали лощину от набега северных ветров. Здесь, на дне каменного мешка, всегда было тихо, и только где-то в вышине, над сизыми вершинами сопок, гоготал ветер.
Лобов и Ирина идут медленно, как бы повинуясь ленивому течению жизни в Горячих Ключах, обусловленному самой целью приезда, потребностью души отдыхающего человека, наконец-то убежавшего от обыденности.
— Мне вчера приснился всадник на корове, у которой были ветвистые, как у оленя, рога.
— А дальше что было? — спросил Лобов.
— А дальше ничего, просто проскакал мимо — и все. Было страшно, я проснулась и долго не могла заснуть.
Лобов обернулся. Ирина, на полшага отставшая от него, остановилась, и в глазах ее промелькнуло ожидание, всегда волнующее даже тех, кому уже довелось испытать разочарование в финале мелодрамы, начавшейся с украденного или подаренного поцелуя.
Он удивлялся, как быстро теперь взрослеют девушки. Приобретая к девятнадцати годам рассудочность тридцатилетних, они в душе остаются детьми и потому, как перегруженные на один бок корабли, рискуют потерпеть крушение даже в незначительный шторм.
С первого дня, с той самой минуты у гостиницы, когда Лобов впервые увидел Ирину, он почувствовал, что на него как бы надвигается прошлое.
Когда-то сокурсница по институту Лига вошла в его жизнь и осветила все вокруг. Так было несколько лет, а потом свет стал постепенно меркнуть и иссяк. Изредка под пеплом ревности и разочарования вспыхивало в памяти слабое, бледное его отражение, не способное ни осветить, ни согреть.
Лобов хотел понравиться Ирине, но не так, как другим женщинам, скажем, сверстницам, когда желание, грешное, лениво не замечаемое, вовсе не осуждаемое, диктовалось одним: добиться победы, пусть не всегда радостной, а затем вскоре забыть. Он боялся молодости своей новой знакомой, как боятся недосягаемых целей, не хотел быть униженным или выведенным из приятного равновесия.
— О чем вы рассказываете на выступлениях? — неожиданно лукаво сощурившись, спрашивает Ирина. Ее влажные губы слегка разомкнулись, и блеснула режущая глаза желтизна золотой коронки.