Мужчины своих женщин
Шрифт:
После забора начиналась свалка. Она тянулась, на сколько доставал взгляд. Это меня озадачило. Я-то думал, что уже почти добрался до места. Так, пожалуй, я выйду к дороге нескоро. Пришлось подняться на ближайший холм.
Оказалось, я не далеко ушел от торных троп. Они были метрах в ста, параллельно моему курсу. Значит, следует брать больше влево, туда, куда загнулась недавно железная дорога. Я вспомнил: она же выныривает из-под забора и пересекает путь троллейбуса совсем рядом с остановкой! Мне в ту сторону.
И я пошел,
Второй забор был ниже первого, без проволоки и вышек. Непонятно тогда, зачем он был здесь нужен — перелезть его мог и ребенок. На той стороне оказался глубокий котлован, до половины заполненный водою. Вчера был сильный ветер, он очистил лед от снега, и лед оказался неожиданно скользким и гладким. Сквозь него можно было даже рассмотреть мелкие подробности дна. Пересекая котлован, я увидел в одном месте какой-то круглый предмет с (как мне показалось) лениво шевелившимися вокруг него волосами. Голова? Я встал на четвереньки и приблизил лицо ко льду, закрывшись ладонями, чтобы не отсвечивало.
Нет, это была не голова. Я даже испытал легкое разочарование. Ну а если бы и голова — что тогда? Да ничего. Совсем.
Лед кончился, я едва вылез на берег — круто. Теперь идти оставалось недолго, уже можно было различить на грани снегопадной видимости проносящиеся серые тени машин. Дорога.
Воздух медленно приобретал легкий сиреневый оттенок. Повеяло выхлопными газами. Я брезгливо задержал дыхание, пропуская эту воздушную волну.
Ну вот и все. Вышел. Теперь на другую сторону дороги — остановка там.
Поток машин был бесконечен. Я рискнул было перебежать между двумя грузовиками, но откуда-то из-за их горбатых спин вывернулась легковушка и чуть не сбила меня. Водитель успел только обернуться и метнуть бешеный взгляд, больше ничего, но и тем убил.
Пока я трусливо бегал взад-вперед, ушел мой троллейбус. А они ходят редко. Или мне так кажется, потому что надо ждать. Водителям, наверное, так не кажется. В обе стороны на дороге я не увидел ни одного троллейбуса.
Долго ли, коротко ли — перешел я дорогу.
А за дорогой начиналась Волга. Там, далеко внизу. Я посмотрел туда без всякого интереса, через плечо. И словно с небес оркестр грянул.
Над великой белой рекой шел чистый снег. Он падал на неровный, изъеденный ветрами речной лед и скрывал его шрамы. Противоположного берега не существовало в природе. Потому что шел снег. Это было настоящее белое безмолвие. Оно было бесконечным. Ветер гнал по льду струи поземки. Они уходили в белую мглу, туда, где уже ничего не было видно, и не возвращались.
Воздух стал ощутимо сиренев. Я все хотел разглядеть тот берег, но не мог. Иногда казалось — вижу что-то, огни или
Если бы сейчас на несколько мгновений появилось низкое багровое солнце! Будь я художником — написал бы тогда последний день мира. Закат и снегопад.
В этот момент ко мне пришло спокойное, обреченное сознание собственной незначительности. Я чувствовал себя маленьким и слабым перед этим величием простых, давно известных вещей — снег, река, ветер, невидимое заходящее солнце — и мне хотелось сделать что-то, что могло бы также остаться в мире навсегда.
От всего этого стало немного грустно. Лучшее из состояний души. Оно означает, что ты еще не умер…
Сзади вдруг что-то знакомо лязгнуло металлом, я обернулся и еле успел вскочить в закрывающиеся двери троллейбуса.
В подъезде было темно, почему-то жильцы не очень любят включать свет, пока окончательно не установится тьма. А может, просто не умеют. Тут теперь много новых, я их даже не знаю в лицо… Мы-то живем здесь с тех пор, как построен дом. Завод его построил, дал квартиру отцу. У нас вроде как трудовая династия…
Открыл щит, включил свет.
На втором этаже кто-то шевельнулся и тяжко вздохнул.
Это оказался отец — сидел там пьяный, уронив шапку на ступени. Согнулся чуть не вдвое, на плече висит сумка, в которой он носит обед. Сидел и то бессмысленно кивал, то, наоборот, механически мотал головой из стороны в сторону. Видимо, общался с каким-то лишь ему известным собеседником.
Увидев меня, он сардонически улыбнулся и сказал:
— Еще один.
Я поднялся на одну ступеньку выше его и подхватил его под мышки. Он не желал вставать, упирался. Исходившая от него перегарная вонь была невыносима.
— Пойдем домой, — сказал я. — Вверх, вверх. Держись, не падай. Ну держись, кому говорю!
Подниматься нам было до четвертого этажа. Я уже слышал, как дома надрывается пес. Но отец совершенно ничего не соображал. Он уже не помнил, что это я. Наверное, думал — кто-то напал на него сзади, и начал размахивать руками, мешая мне. Я разжал руки и врезал ему по уху.
— Ах, вот как! — воскликнул он, изумленный. — Ну подожди, я тебе сделаю сейчас.
Цепляясь из последних сил за перила, он двинулся за мной вверх по лестнице. Я подождал его на площадке. Тутсилы и память его вновь оставили.
Я попытался опять тащить отца, fc он просто повис у меня в руках, расслабился, и ничего не получилось.
Левой ногой я уперся в ступеньку, на которой он сидел, и облокотился на колено, так что лица наши оказались совсем близко… Впрочем, я тут же отпрянул — его дыханием можно было убить лошадь.
— Ну послушай человеческий язык. Нам надо идти домой, понимаешь? Наверх. Туда, туда. Вставай, пойдем, я тебе помогу.
Он усмехался мне в лицо. Даже не представляю, кого он видел во мне в тот момент.