Мужчины, за которых я не вышла замуж
Шрифт:
— И потом, ты не можешь уехать прямо сейчас. У тебя билет только на завтра. Если ты проведешь эту ночь со мной, тебе не придется платить неустойку — по-моему, оно того стоит. — Я пытаюсь шутить.
Кевин вздыхает:
— Я останусь. Конечно, останусь. Если я уеду прежде, чем мы проведем хотя бы одну ночь вместе, я себе этого не прощу.
Глава 16
Вместо того чтобы, войдя в вагон, открыть «Нью-Йорк таймс», я принимаюсь смотреть в окно и думать о Кевине и о том, что мы скажем друг другу, когда увидимся.
— Можно? —
— Я не читаю, если ты заметила.
Впрочем, не важно. Мужчина может сесть рядом со знакомым, с головой погрузиться в газету и не обменяться с соседом ни единым словом, кроме «Здравствуйте». И ничего более. Но женщины, оказавшись на одной скамейке в вагоне, обязаны болтать. Добираясь до города, где нам предстоит управлять фирмами и принимать важные решения, мы тратим тридцать пять минут на обмен сплетнями о новом маникюрном салоне, о чеддекском мяснике (у него интрижка на стороне, а главное — он обвешивает) и о том, что учительница по рисованию в детском саду слишком много задает на дом.
Но достаточно одного взгляда на Стефи, и я понимаю, что ее беспокоит нечто иное, нежели нечестный мясник или машинка для прокалывания ушей. Глаза у нее опухшие, она выглядит так, как будто совсем не спала. Стефи лезет в сумочку, равнодушно достает шоколадку, снимает обертку и сует в рот сразу три квадратика. Ого! Если женщина ест шоколад с утра, это может означать лишь одно…
— Ричард сказал, что уходит от меня. — Стефи всхлипывает. — Я не виновата. У нас был счастливый брак, но ему хочется попробовать еще разок.
Я в изумлении смотрю на нее. То же самое сказал Билл. Неужели он проложил дорожку Ричарду, или у каждого мужчины это заложено где-то в подкорке? Может быть, они все-таки разговаривают в поезде, прикрывшись «Уоллстрит джорнал»?
— Стефи, мне жаль, — говорю я, беря ее за руку. — Я бы очень хотела тебе помочь.
— Ты и так мне помогла. Я каждый день о тебе думаю. Ты даешь мне надежду. — Она достает носовой платок.
Я распрямляю плечи и преисполняюсь гордости. Я неплохо справилась со своими проблемами! Говорят, пережить развод — как пережить чью-то смерть. Ты проходишь те же стадии: протест, депрессия и примирение. Я рада, что Стефи может брать с меня пример; мне следует открыть ей, что на самом деле этапы таковы: хрен с ним, хрен с ним, хрен с ним, хрен с ним и «какого черта, плевать я на него хотела».
— Всегда есть надежда. Жизнь продолжается. Когда пройдет первоначальный шок, ты испытаешь приятное возбуждение оттого, что можешь начать все сначала, — ободряюще говорю я. — Мы сами можем планировать свое будущее, каким бы оно ни было.
— Легко тебе говорить! — отзывается Стефи. — Билл сказал Ричарду, что они с Эшли расстались.
— Это меня не касается! — фыркаю я.
— Потому-то я и надеюсь, — говорит она. Моя моральная стойкость явно впечатляет ее меньше, чем недавняя сплетня. — Если Эшли покинула сцену, вы с Биллом могли бы снова сойтись.
— Нет, не могли бы! — взвиваюсь я. — Я не такая дура! Один
— По крайней мере ты бы не осталась одна. У тебя был бы муж.
— Но не тот, которого бы мне хотелось! И кроме того, у меня есть друг.
Стефи роняет платочек.
— Друг? Это звучит так по-детски…
— Поверь мне, это серьезно!
— Ты с ним спишь? — Несмотря на смущение, Стефи распирает любопытство.
— Разумеется, — беспечно отвечаю я. Пусть даже (сначала — из-за расстояния, потом — из-за расстройства желудка) мы с Кевином уже давным-давно не занимались любовью. Но по крайней мере сегодня вечером я сосредоточусь именно на этом.
Когда я прихожу домой, Кевин заканчивает приготовления. В духовке жарится цыпленок, на столе стоят свечи. Он встречает меня в одних плавках — явно не по погоде.
— Отлично выглядишь, — говорю я, снимая шарф, и игриво набрасываю его ему на шею.
— Я собирался открыть тебе голым, но это моя уступка вашим консервативным нравам.
— Полагаю, не только я, но и весь квартал был бы в восторге, увидев тебя обнаженным.
— Нет проблем! — Кевин мгновенно стягивает плавки и встает у окна.
— Кевин! — ору я, поспешно опуская шторы. Я рассказала Стефи, что у меня есть возлюбленный, но столь наглядное доказательство излишне.
— Прости за сегодняшнее утро, — говорит он.
— И ты меня прости. Это я виновата.
Мы оба знаем, что нам есть о чем поговорить, но сначала нас ждет одно важное дело.
— Хочешь есть? — спрашивает Кевин, целуя меня.
— Я хочу тебя.
— Я надеялся, что ты скажешь именно это.
Мы с жадностью занимаемся любовью — прямо на полу в гостиной. Может быть, мне следовало оставить окно открытым, если не для Стефи, то для Дарли. Она, наверное, давно такого не видела.
Ужин проходит далеко не в такой торжественной обстановке, как задумал Кевин. Все очень романтично. Мы едим цыпленка (отлично прожаренного, разве что чеснока слишком много), лежа в постели, и разрываем его прямо руками. Я протягиваю кусочек Кевину, и он берет его ртом, облизывая мои пальцы, один за другим. Мы целуемся.
— Бедрышко или грудку? — смеюсь я, протягивая ему следующий кусочек.
— И то и другое. — Он целует меня в грудь, потом в бедро.
Мы забываем о еде и снова занимаемся любовью. Кровать сотрясается, куски куриного мяса попадают с подноса на простыни, но мне не до порядка на постели.
Мы лежим, обнявшись, когда звонит телефон. Заметив номер Адама, я беру трубку.
— Привет! Как дела, милый?
Адам принимается восторженно описывать лыжную прогулку; я сажусь и беззвучно говорю Кевину: «Извини». Тот пожимает плечами.
Сын рассказывает, как он съехал с крутого склона. Кевин, видя, что я увлечена разговором, ложится спиной ко мне; я дотягиваюсь и массирую ему плечи.
— Похоже, ты отлично провел день, — говорю я. Впервые мне хочется, чтобы наша беседа не затягивалась. — Передай Эмили привет. И когда завтра будешь возвращаться в колледж, поосторожнее за рулем.