Мужики
Шрифт:
— Стал бы Господь Бог зло создавать! Вот еще! Это человек, как свинья, все рылом своим непременно изгадит! — сурово сказала Ганка, и все замолчали.
Солнце поднялось уже довольно высоко, и туман заметно осел, когда из деревни начали сходиться на работу и другие женщины.
— Хороши работницы! Дожидаются, пока солнце всю росу высушит, чтобы им ног не промочить, — насмехалась Ганка.
— Не все такие работящие, как вы!
— Да ведь не у всякого столько дела, сколько у меня! — вздохнула Ганка.
—
— Нет, я обет дала: как только он вернется, в Ченстохов на богомолье пойду. А войт говорит, будто он уже нынче домой придет.
— Войт в волости все узнает, — так, должно быть, это правда. А в нынешнем году много народу собирается в Ченстохов! Я слышала, что и органистиха идет. Она говорит, будто сам ксендз поведет богомольцев.
— А кто же ему брюхо понесет? — засмеялась Ягустинка. — Сам он его не дотащит — шутка сказать, такая даль! Это он обещает только, как всегда.
— Я уже два раза была там с богомольцами и каждый год ходила бы! — вздохнула Филипка.
— Бездельничать каждый не прочь!
— Как хорошо-то, Господи! — продолжала Филипка с жаром, пропуская мимо ушей насмешку. — Человек словно на небо идет, так легко и весело в дороге. — А чего только не насмотришься, чего не наслушаешься, а сколько намолишься! Проходишь каких-нибудь две недели, а кажется, будто на годы избавилась от горя и всяких забот. Словно заново на свет родишься!
От деревни по тропинке вдоль реки, между тростниками и густым молодым ольшаником, бежала к ним какая-то девочка. Ганка смотрела, заслонив глаза, но не могла разглядеть, кто это. И только когда та была уже близко, она узнала Юзю. Юзя мчалась во весь дух, и издали кричала, размахивая руками:
— Ганусь! Антек вернулся! Ганусь!
Ганка бросила мотыгу и рванулась, как взлетающая птица, но в тот же миг опомнилась, опустила подоткнутую юбку и, — хотя ее так и подмывало бежать домой, хотя сердце билось так, что трудно было, дышать и говорить, сказала спокойно, как ни в чем не бывало:
— Ну, вы работайте тут без меня, а полдничать приходите в хату.
И пошла медленно, не спеша, по дороге расспрашивая обо всем Юзьку.
Женщины, переглядывались, глубоко возмущенные такой холодностью.
— Это она только на людях такая спокойная, чтобы не смеялись над ней, что по мужу стосковалась! А я бы не утерпела! — сказала Ягустинка.
— И я тоже!
— Только бы Антек опять не завел шашни…
— Ягуси больше не будет под рукой, так, может, у него и пропадет охота.
— Что ты, милая! Когда мужику приглянется баба, он за ней на край света побежит!
— Ох, правда! Скотину легче от потравы отвадить, чем иного мужика от греха…
Они чесали языки, работая все ленивее, а Ганка между тем шла так же неторопливо, умышленно заговаривая со всеми встречными, хотя она не сознавала,
— Он с Рохом пришел? — спрашивала она уже не в первый раз.
— С Рохом. Ведь я говорила тебе!
— А какой он? Какой?
— Да я не знаю. Пришел и сразу с порога спрашивает: "А где же Ганка?" Я сказала и сейчас же со всех ног побежала за тобой. Вот и все.
— Спрашивал про меня! Дай тебе Господи!.. — Ганка задохнулась от радости.
Она увидела Антека еще издали — он сидел с Рохом на крыльце и, заметив ее, пошел ей навстречу.
Она шла все медленнее, — подкашивались ноги, и она хваталась по дороге за плетень. У нее спирало дыхание, в голове стоял какой-то туман, и она едва могла выговорить:
— Ты! Ты!
Поток слез затопил остальные слова.
— Я, Ганусь, я! — Антек обнял ее крепко, с искренней нежностью. А она жалась к нему, не помня себя, и счастливые слезы ручьями текли по бледному лицу, губы тряслись. Она укрылась в его объятиях, как истосковавшийся ребенок.
Долго она не могла произнести ни слова, да и что можно было сказать, как выразить все, что она чувствовала? Она готова была стать перед ним на колени, лежать в пыли у его ног. И только изредка вырывалось у нее какое-нибудь слово, падая, как тяжелое, полновесное зерно, как благоухающий цветок счастья. А глаза, преданные, полные безграничной любви, ложились к его ногам, как верные собаки, отдаваясь на его волю, его милость и немилость.
— Похудела ты, Ганусь! — тихо сказал Антек, ласково гладя ее по лицу.
— Ну, еще бы… столько натерпелась, так долго ждала…
— Извелась баба на работе! — вставил Рох.
— Ой, да ведь и вы тут! Совсем про вас забыла! — Она кинулась целовать ему руки, а Рох сказал шутливо:
— Как тут про меня помнить! Ну, обещал я тебе его привезти и привез, вот он, принимай!
— Вот он! Вот он! — повторила Ганка, с внезапным удивлением и восхищением глядя на мужа: перед ней стоял словно другой Антек. Лицо его побелело, стало тоньше, и такой он был красивый, осанистый, словно какой-нибудь пан.
— Переменился я, что ли? Что ты так на меня уставилась?
— Как будто и нет, а все же какой-то другой…
— Погоди, вот поработаю в поле, так быстро опять стану такой, как прежде.
Ганка вдруг побежала в комнату за малышом.
— Ты ведь его еще не видел! — воскликнула она, вынося ревевшего мальчика. — Гляди: похож на тебя, как две капли воды.
— Хорош парень! — Антек завернул его в полу своего кафтана и стал баюкать.
— Рохом его назвали. Петрусь, иди же и ты к отцу! — Она подсадила старшего, и он, что-то лепеча, стал карабкаться к Антеку на колени. Антек обнял обоих с необычной для него нежностью.