Мужики
Шрифт:
А Борына ерзал на лавке, заглядывал всем в глаза, подъезжал к ним и так и этак, делая все, чтобы у гостей развязались языки.
Но их не так легко было провести. Они сидели в ряд, все седые, бритые, высохшие, все ровесники, крепкие еще, хоть и согбенные до земли старостью и трудами, похожие на обросшие мохом придорожные камни, суровые, кряжистые, упрямые и мудрые. Они остерегались раньше времени высказаться и ходили вокруг да около, как хитрые овчарки, когда они загоняют овец в ворота.
Наконец,
— Что уж тянуть да хитрить! Мы пришли узнать, будете вы с нами заодно или нет?
— Без вас решить не можем.
— Ведь вы первый человек в деревне.
— И умом вас Господь Бог не обидел!
— И хоть должности никакой не занимаете, а в деревне верховодите…
— Каждый с вас пример берет…
— А тут такое дело, что всех касается. Всех нас обидели …
Так каждый по-своему льстил ему. Борына даже покраснел, развел руками и воскликнул:
— Люди добрые, да ведь не пойму я, с чем вы пришли ко мне?
— Насчет нашего леса, — его после Крещенья рубить будут.
— А я слыхал, что на лесопильне уже режут какое-то дерево.
— Это евреи привезли из Рудки, — не знаете, что ли?
— Не знал. Недосуг мне ходить по соседям да новости узнавать.
— А сам небось первый ругал помещика!
— Я думал тогда, что он наш лес продал.
— А чей же он продал? Чей? — крикнул Кабан.
— Тот, что он себе прикупил.
— Продал он и прикупной и наш за Волчьим Долом и будет его рубить.
— Без нашего согласия не будет!
— Как бы не так! Уже лес размерен, деревья все пометили, и после Крещенья начнут рубить.
— А коли так, надо ехать с жалобой к комиссару, — сказал Борына, подумав.
— Пока солнце взойдет, роса глаза выест! — буркнул Кабан.
— Кто при смерти, тому доктора ни к чему! — подхватил криворотый Валенсий.
— Жалобой этой мы только того добьемся, что прежде чем начальство приедет и разберет дело, от нашего леса и пня не останется! Помните, как было в Дембице?
— Помещик — что волк, если одну овцу отведает, — так непременно все стадо перетаскает.
— А не надо ему давать потачки!
— Правильно вы говорите, Мацей. Завтра сразу после обедни соберутся у меня хозяева, чтобы всем вместе это дело решить. Вот мы и пришли вас звать на совет.
— Все придут?
— Да. Прямо из костела.
— Завтра… А мне завтра обязательно надо в Волю ехать. Правду вам говорю — там родня хозяйство делит, да не поладили меж собой, тяжбу затевают, так я обещал их рассудить, чтобы сиротам обиды не вышло. Придется ехать. На все, что постановите, я соглашусь, как если бы решал с вами вместе.
Старики вышли не совсем довольными — хотя Борына их поддержал и заранее на все соглашался, они ясно чувствовали, что он хитрит, что он не станет открыто
"Ладно, решайте себе, да без меня! — думал между тем Борына. — Ни войт, ни мельник, и никто из первых хозяев с вами заодно не будут! Пускай помещик увидит, что я против него не иду, тогда он скорее заплатит мне за корову… и отдельно со мной сговорится. Дураки! Дать бы ему срубить все до последней елочки, а потом только поднять шум, в суд подать, арест наложить, прижать его как следует — так он дал бы больше, чем просили. Пусть совещаются мужики, а я погожу в сторонке, мне не к спеху!"
Все в доме уже легли, а Мацей все сидел, писал мелом на лавке, подсчитывал и до глубокой ночи размышлял.
На другое утро, тотчас после завтрака, приказал он работнику запрягать лошадей в сани.
— Ягуся, я еду в Волю, присматривай тут за домом, а если будут спрашивать, всем говори, что мне непременно надо было ехать. Да зайди к жене войта.
— Поздно вернетесь? — спросила Ягна с тайной радостью.
— К вечеру, а может быть, и еще позднее.
Он стал одеваться, а Ягна приносила ему из чулана разную одежду, завязала ленты у ворота рубахи, помогала собираться и с лихорадочным нетерпением гнала Петрика запрягать. Ее бил озноб, она не могла устоять на месте, радость шумела в ней, радость, что муж уедет на целый день, вернется поздно, может быть, ночью, а она останется одна и в сумерки… в сумерки выйдет за стог… Выйдет! Эх! Уже рвалась душа туда, смеялись глаза, сами тянулись вперед руки, грудь поднималась, и жаркими молниями вспыхивала в ней страсть и заливала всю ее блаженной мукой… Но вдруг непонятный страх сжал ей сердце, она притихла, ушла в себя и блуждающими глазами следила за Борыной, пока он опоясывался, надевал шапку и отдавал какие-то распоряжения Витеку.
— Возьмите меня с собой! — сказала она вдруг тихо.
— Как так? А на кого же дом останется? — возразил он, очень удивившись.
— Возьмите! Сегодня праздник, день Святого Стефана, делать дома нечего, возьмите! Скучно мне что-то! — Она просила так горячо, что Борына уступил и велел ей собираться.
Через несколько минут она была готова, и они помчались так быстро, что облако снежной пыли вилось за санями.
VI
— А я уж думал, что ты где-то в снегу увязла! — сказал Борына едко.
— Да разве дойдешь скоро в этакую вьюгу! Я ощупью шла, — снег так сыплет, что глаз открыть нельзя, на дорогах — сугробы, метель, в двух шагах ничего не видно.
— Мать дома?
— Дома, конечно, — куда же она пойдет в такую собачью погоду? Утром была у Козлов — с Магдой совсем худо, на ладан дышит! Мать ничем ей помочь не может, — рассказывала Ягна, стряхивая с себя снег.