Мужики
Шрифт:
Но боязнь греха была еще сильнее всего, и Ягна взяла себя в руки. Она старалась не думать об Антеке, забыть его навсегда. Она не выходила из дому, не решалась даже во двор выйти, — вдруг он где-нибудь притаился и ждет, и окликнет ее! А устоит ли она тогда, не полетит ли на его зов?
Она принялась хозяйничать, но работы было немного — Юзя уже все сделала. К тому же старик ходил за ней следом и не позволял ей ни до чего дотронуться.
— Да отдохни ты, не надрывайся, а то как бы с тобой прежде времени чего
И она бросала работу, слонялась бесцельно по избе, рассеянно глядела в окна, стояла на крыльце. Ее все сильнее одолевали скука и раздражение, — сердили следившие за нею мужнины глаза, сердил веселый шум в доме, мешал даже бродивший по комнате аист, и она нарочно задевала его юбкой. Наконец, она не выдержала и, улучив минуту, побежала к матери. Она выбрала дорогу напрямик, через озеро, и все-таки тревожно озиралась — не стоит ли где Антек, притаившись за деревом.
Матери дома не было, она забегала утром и опять ушла к жене войта. Енджик курил, пуская дым в печку, и поминутно выбегал на крыльцо взглянуть, не идет ли мать, — потому что Шимек, собираясь на вечеринку, одевался в спальне.
У Ягны настроение переменилось. Как только она очутилась в родном доме, отошли от сердца все терзавшие ее сомнения, она совсем повеселела и незаметно для самой себя занялась хлопотами по хозяйству. Заглянула в коровник, процедила молоко, с утра так и стоявшее в подойнике, насыпала курам зерна, подмела хату, навела всюду порядок и болтала с братьями. Шимек в новом кафтане вышел уже в переднюю комнату и причесывался перед зеркалом.
— Куда это ты?
— На деревню. У Плошки сегодня хлопцы соберутся.
— А мать тебя пустит?
— Я у нее и спрашивать не стану! Хватит, у меня своя голова на плечах и своя воля… Что вздумается, то и сделаю.
— И сделает, непременно сделает! — поддакивал ему Енджик, с беспокойством поглядывая в окно.
— Да, так и знай, сделаю, назло ей сделаю! Пойду к Плошкам, в корчму пойду, с хлопцами пить буду! — задорно выкрикивал Шимек.
— Дай дураку волю, так он, как теленок, понесется вскачь, задрав хвост, хотя ему еще вымя надо сосать! — сказала Ягна тихо, но не спорила с ним, даже когда он стал ругать мать и сыпать угрозами. Впрочем, она почти его не слушала. Пора было возвращаться домой, а ей так не хотелось уходить отсюда! Чуть не плача, она поднялась и пошла.
А дома было еще шумнее, еще веселее прежнего. Прибежала Настка Голуб, и они с Юзькой трещали так, что на улице было слышно.
— Знаешь, веточка моя зацвела! — крикнула Юзя входившей Ягне.
— Какая ветка?
— А та, что я срезала в Андреев день, посадила в песок и держала на печи! Вчера я смотрела, и ни одного цветочка еще не было, а за ночь она вся расцвела — вот, гляди!
Она осторожно принесла горшочек с песком, в котором торчала большая ветка, вся осыпанная
— Это черешня — цветочки розовые и пахнут! — авторитетным тоном объявил Витек.
— Верно, верно, черешня!
Все обступили Юзю и с бессознательной радостью и восторгом смотрели на благоухающую цветущую веточку.
В эту минуту вошла Ягустинка, уже по-прежнему самоуверенная, дерзкая, говорливая, только и ожидавшая случая задеть кого-нибудь побольнее.
— Зацвела веточка не для тебя, Юзя, тебе еще плетка нужна или что-нибудь потверже! — сказала она, едва успев переступить порог.
— Нет, для меня! Я ее сама срезала в ночь на Святого Андрея, сама…
— Молода ты еще. Это, видно, Настке она венец сулит, — сказала Ягна.
— В горшок мы с Насткой вместе ее сажали, а срезала я одна, значит для меня она и зацвела! — кричала Юзя, чуть не плача оттого, что не встретила ни у кого поддержки.
— Еще успеешь с парнями хороводиться и у плетней стоять, сперва старшим надо, старшим! — сказала Ягустинка, ни на кого не глядя и улыбаясь Настке. — Ну, тише, Юзя, помолчи! Знаете новость? Магда, что служила у органиста, ночью родила на паперти!
— Да что вы за чудеса рассказываете!
— Если бы чудеса, — а то самая чистая правда! Амброжий шел звонить и наступил на нее…
— Господи Иисусе! И не замерзла?
— Как не замерзнуть? Ребенок — насмерть, а Магда еще дышит. Снесли ее в плебанию и до сих пор в чувство приводят… А лучше бы уж не приводили… Для чего ей жить-то на свете, что ее ждет? Мытарства одни да работа непосильная.
— Матеуш рассказывал, что когда ее от органиста выгнали, она ходила на мельницу и там все дни просиживала, но потом Франек ее побил и прогнал, — будто бы мельник ему так велел.
— А что же ему было с ней делать, — в рамку вставить и на стену повесить? Мужчины все одинаковы: пока не взял — обещал, а взял — и на попятный! Конечно, и Франек виноват, но больше всего виноваты органист и его жена. Покуда Магда здорова была, пахали на ней, как на двух волах, всю работу на нее валили, — а хозяйство у них не малое: одних коров пять, да ребятишек сколько, да свиней, да птицы, да земли сколько! А когда заболела, выгнали! Не люди — звери!
— А зачем она с Франеком связалась! — воскликнула Настка.
— И ты бы то же самое сделала, хотя бы с Яськом, ему бы верила, что он на тебе женится.
Настка возмутилась и стала спорить с Ягустинкой, но вошел Борына, и обе притихли.
— Слышали про Магду? Уже ожила, привели ее в чувство. Амброжий говорит, что еще маленечко — и отправилась бы на тот свет. Рох трет ее снегом и поит чем-то, но, видно, долго ей придется лежать.
— И куда же она денется, бедняжка, куда?
— Козлы должны бы ее к себе взять — ведь она им родня.