Мужская верность (сборник)
Шрифт:
Гошка задумался, как витязь на распутье, потом махнул рукой:
— Садись…
Рита сидела на камне, позабыв про радикулит, жалела, что отпустила такси. Ей хотелось догнать машину, схватить ее за колеса и уговорить Ромео отвезти ее в город, в Козицкий переулок.
Она взбежит по лестнице и много раз, как на пожаре, нажмет Володин звонок.
Дверь откроет насмерть перепуганная бабушка, а увидев Риту, испугается еще больше.
— Что, что, что случилось? — забеспокоится бабушка.
— Спрашивать
— Нет, — скажет бабушка.
— Вы заработали хотя бы один рубль?
— Нет.
— А вы сделали счастливым хотя бы одного постороннего человека?
— Нет.
— Так что же вы от меня хотите?
А Володя выйдет из-за бабушкиной спины на крупный план, и они окажутся лицом к лицу.
— Я устала жить без любви, — скажет Рита. — Я пришла мириться…
А он положит свою руку на ее плечо и скажет одно слово:
— Помирились…
Бесполезная планета освещала дачный поселок, и в ее неверном рассеянном свете все недостатки спрятались, а достоинства выступили, восторжествовали.
Было тихо, успокоенно, прекрасно. Пруд поблескивал, как битое стекло. Дорога лежала кольцом — светлая, чистая и честная. За домами дышало поле. За полем — лес, настоящий, дремучий. В нем жили ежи, белки, а может, даже какой-нибудь крупный, меланхоличный, добрый зверь.
Следующие праздники
Если бы я был известный летчик-космонавт, то путешествовал бы сейчас по всему земному шару, фотографировался бы рядом с королевой, вернее, королева рядом со мной. Но я не космонавт, а инженер, работаю в проектном институте с окладом сто пятьдесят рублей в месяц. Королева ничего про меня не знает. Самое представительное лицо, с которым я общаюсь, — заместитель начальника отдела Симаков. За глаза его зовут «дед Шурик». Дед собирается на пенсию и вместо себя готовит меня. Я должен буду продолжать дело его жизни, поэтому Симаков предъявляет ко мне повышенные требования.
Каждый раз, когда я прихожу в отдел, Симаков спрашивает — почему я опоздал. Я отвечаю, что опоздал всего на две минуты, что, если это время перевести на деньги, окажется ноль целых одна десятая копейки. А ноль целых одна десятая копейки — такая мелочь, о которой интеллигентным людям неудобно разговаривать.
Но Симаков переводить время на деньги отказывается, у него на этот счет своя точка зрения.
Мой кульман ближе всех к телефону, поэтому я каждые пять минут снимаю трубку и говорю «але».
Я знаю все голоса, и если звонят Мише — говорю: «Иди, это мама» или «Иди, это папа», в зависимости от того — чей голос.
Миша хочет жениться и каждые три месяца объявляет конкурс на невесту. Но заявлений
В конце каждого квартала Миша предупреждает: «До конца конкурса остается семь дней».
Одна из причин Мишиного неуспеха — его рост. Он возвышается над землей на один метр пятьдесят восемь сантиметров.
Вторая причина — его брюки. Во-первых, он их не гладит, а во-вторых, невнимательно застегивает. Он знает одной лишь думы власть, и ему не до деталей. Миша сдал кандидатский минимум, собирается вносить вклад в науку, что-то пишет.
— Зачем ты пишешь? — спрашиваю я.
— Не могу молчать, — говорит Миша.
Миша не может молчать, значит, он талантлив. Когда человек чувствует в себе талант, он обязательно сядет и сочинит диссертацию или нарисует натюрморт. А я ничего не пишу и не рисую, потому что ничего в себе не чувствую. Я, правда, чувствую музыку и могу простучать любой ритм — пальцами по столу и вилками по тарелке. Когда я слушаю джаз, у меня ходят все мышцы. Я топаю ногой, трясу головой, и даже уши у меня двигаются.
Может, я был бы талантливым ударником, но для того, чтобы это проверить, надо было окончить консерваторию. А чтобы поступить в консерваторию, надо в детстве учиться в музыкальной школе. А я в детстве был эвакуирован в деревню, которая называлась Русские Края и действительно находилась где-то на самом краю света. Мы сажали там картошку и свеклу, а потом всю зиму ели только то, что посадили. Все, дети и взрослые, ходили и думали об одном: чего бы еще найти и съесть.
С утра мы, как правило, работаем молча. Я черчу. Миша чертит.
Галя Соколова трет ластиком и думает о своей предстоящей судьбе.
Звонит телефон. Я снимаю трубку. Галя застывает и смотрит на меня.
— Виля, — зову я. — Иди, тебя Ира.
Виля идет разговаривать с Ирой. Все невольно прислушиваются. Виля почему-то не хочет посвящать родной коллектив в свою личную жизнь и говорит только: «да», «нет», а в конце говорит «где?».
Из бригады «валов и шестерен» появляется Соня. Она появляется для того, чтобы собрать деньги на чей-нибудь день рождения или юбилей.
Соня приходит и уходит, а мы остаемся.
— Ребя-а-та! Ребя-а-та, скворцы прилетели, скворцы прилетели, на крыльях весну принесли, — вскрикивает вдруг Миша.
Это, видимо, выплескивается из него энергия, рожденная незаурядностью и холостой жизнью.
Галя выходит из-за стола, включает радио.
— …Малый театр купит у населения веера из страусовых перьев, — говорит диктор.
— А сколько стоит веер? — интересуется Виля и смотрит на всех по очереди.
Наверняка у него дома где-нибудь в кладовке валяется дюжина вееров, оставшихся в наследство от прабабки — царской генеральши.