Мужские разговоры за жизнь
Шрифт:
— Дворянином-то Достоевский был, но он не был рожден дворянином. Папа его был доктор для бедных и произведен во дворянство. Так что Достоевский — классический разночинец по классовому происхождению.
— Я правильно понимаю — это все в корне меняет? Я правильно понимаю, что на основании написанного тобой крестьяне относились к нему совершенно иначе? А если нет, поделись: к чему ты эту херню тут написал?
— Дмитрий, а вы к творчеству Василия Шукшина, писателя, как относитесь?
— Строго
— Гоблин, а кого еще, по-твоему, можно поставить в один ряд с такими великими людьми современности — Солженицыным и Сахаровым?
— Ставить их надо на дно выгребной ямы.
— Хм, признаться, что дал согласие сотрудничать с органами — это довольно смело, тем более для человека, позиционирующего себя как «борца с режимом». Не находишь?
— Это ты меня как коллегу спрашиваешь, я правильно понимаю? Или это ты задаешь вопрос как лох чилийский, не имеющий представления о предмете?
— И потом, если он действительно реально не сотрудничал, а только поддался на давление?
— Это как?
— Какое тогда имеет значение какая-то бумажка?
— Это о чем?
— Да и многие ли из тех, кто сейчас подтявкивает тут, на форуме, нашли бы в себе смелость устоять?
— Да никто, конечно. Все до единого кругом — предатели, стукачи да твари вербованные.
— Я сильно сомневаюсь. В том числе и за себя…
— А я за тебя не сомневаюсь. С двух предложений видно — аморальная гнида, способная на все.
— Конечно, если следовать уголовной философии, то да, типа запомоился. Но разве имеет значение для нормального человека мнение уголовников?
— Долбоеб ты.
— Ничего не поделаешь, да, я дебил. Представьте себе.
— Сначала не мог представить, а теперь — смог.
— За что парень, с которым ты говорил выше, удостоился такой чести?
— Угадай с трех раз.
— По моему мнению (предвижу ответ: малолетнего долбоеба), это были нормальные вопросы нормального человека, не замороченного милицейскими и уголовными тонкостями.
— Сынок, вот у тебя под ником написано — «подросток». Это значит, что ты в массе постов обозначил себя как малолетнего дурачка. Если тебе в твои 15 лет что-то непонятно — ты, сынок, поди, спроси у папы, если он у тебя есть. Оно, конечно, сомнительно, что он тебе что- то сможет объяснить — раз уж таким дурачком тебя вырастил. Но вдруг? А пока не объяснил, ты дурость свою окружающим старайся не демонстрировать — выглядит отвратительно.
— Понимаешь, даже стоя на дне выгребной ямы, Солженицын и Сахаров будут на голову выше подавляющего большинства тут присутствующих. Как это ни обидно.
— В выгребную яму нормальные люди, понимаешь,
— Неплохо, кстати, зэки работали. Лет пять назад, будучи по делам в Норильске, зашел в местный краеведческий музей. Там много документов интересных про то, как зэки под чутким руководством НКВД осваивали технологии строительства городов, шахт и заводов в условиях вечной мерзлоты. И неплохо так освоили, вроде бы первыми в мире. И только потом, когда с технологиями стало понятно, а инфраструктура налажена, стали туда всяких комсомольцев зазывать.
— Не самая светлая страница в истории родной страны.
— Насколько правдоподобны пассажи гражданина Солженицына в духе «Я только подписал бумагу»?
— Если бы он этого не делал, он бы никогда этого писать не стал.
— Можно ли было его склонить к реальному сотрудничеству, шантажируя письменным согласием?
— Ты хорошо понимаешь, что такое оперуполномоченный в лагере, чем он там занимается и что он там может?
— В самом деле, Дмитрий Юрьевич, объясните, насколько серьезна подписанная бумага?
— Серьезнее не бывает. Это окончательная бумага, там других нет. Будучи завербованным, далее он трудился на оперчасть весь оставшийся срок.
— И могли ли действительно отправить Солженицына на шарашку и больше не использовать в качестве доносителя?
— В шарашку его направили потому, что использовать его среди уголовников смысла не было. Поэтому сам он поехал в шарашку, а дело агентурное — в оперчасть шарашки. Так что работал и там.
— В предмете совершенно не разбираюсь, потому и задаю глупые вопросы.
— Завербованный агент используется оперчастью, то есть подслушивает, подсматривает и доносит в оперчасть. Существуют количественные нормы доносов, например один в неделю. Существуют нормы оформления личных дел, где все доносы должны быть подшиты — по датам, четыре в месяц. За это исключительно строго спрашивают, и если завербовали — значит, все по распорядку.
— Был бы благодарен, если б вы посоветовали, что можно почитать на тему оперативной работы в лагерях.
— Это секретная спецлитература, ее не продают в лавках.
— И как любить милицию родную после всего этого?
— Камрад, я тебя призываю ее любить?
— Говорят, самое сильное — это психологический аспект. То есть подписей о сотрудничестве на документе могут и не просить, юридической силы вроде как не имеет, но сам человек чувствует, что все — он перешел черту, обязался. В «Бизнес-разведке» Доронин пишет, что важен любой документ, как-то закрепляющий в сознании факт вербовки, — расписка в получении денег, первое собственноручно написанное донесение и т. п. Так ли это? Насколько соотносятся юридическая и психологическая части таких бумаг?