Мужской взгляд
Шрифт:
Он сам сделал непоправимую глупость и теперь не мог ничего предпринять, чтобы исправить ее.
Абсолютно ничего.
Он чувствовал себя так, словно шел по туго натянутому канату, готовый вот-вот сорваться и с оглушительным треском шлепнуться на землю. Он даже не мог для себя определить, когда это началось и все пошло наперекосяк. И вот он сидит, прикованный к этому стулу, вынужденный выслушивать Фрэнка, физиотерапевта, рассказывавшего ему про чудеса кухонного искусства, которые их семья уплела за
Хьюстон просидел все выходные дома, варясь в собственных мыслях, которые вертелись вокруг некой стриженой врачихи. Той самой врачихи, которая в последнее время изо всех сил избегала встречи с ним в больнице и которую он видел всего четыре раза за последние четыре недели. Причем каждый раз встречи проходили все труднее. А это означало, что она действительно не собиралась прощать его. И не намерена возвращаться.
Все было кончено.
– Значит, вы хорошо проводите осенний сезон, доктор Хейз? – поинтересовался Фрэнк, прибинтовывая пакетик со льдом к руке Хьюстона. – Господи, просто не верится, на носу уже День благодарения.
Это была самая отвратительная осень в его жизни, а День благодарения маячил перед ним, словно напоминание, что у каждого человека есть своя родная душа. Его матушка и Ларри. Кристиан и Кори. А у него не было никого. Может, оно и к лучшему?
Фрэнк начал массировать его большой и указательный пальцы, и Хьюстон старательно пытался игнорировать тот факт, что он почти не чувствовал их. Кроме как во время своих ежедневных сеансов терапии, в последние семь недель он практически не пользовался поврежденной правой рукой, полностью полагаясь на левую.
Он не мог шевельнуть ни большим, ни указательным пальцами. Они отказывались повиноваться. Он видел это, но пока еще не осознавал всей серьезности факта. Это было нечто, чему он еще не был готов противостоять.
Однако он не мог и полностью игнорировать это. Оно преследовало его повсюду. Он приспосабливался, научился водить машину в полторы руки и царапать дрожащие каракули левой рукой, но, черт возьми, он не сможет оперировать. Он принимал пациентов в своем кабинете, но все операции поручал другим хирургам.
– Отлично, теперь попробуем согнуть пальцы, а я посмотрю, как это у вас получится.
Фрэнк откинулся в кресле, чтобы предоставить ему больше пространства. Хьюстон окинул взглядом помещение, чтобы убедиться, что никто из обитателей не обращает на него внимания. В палате были еще два пациента со своими терапевтами, и оба были заняты собственными недугами.
Нижний сустав дернулся на дюйм, а кончик пальца не шевельнулся.
– Ладно, пока довольно. Отлично. – Фрэнк передал ему небольшой мячик. – А теперь посмотрим, сможете ли вы сжать мяч.
Хьюстон взял в руки мяч, и на лбу у него выступил пот. Он не сможет сжать мяч, он знал это.
Сегодня он был на пределе. Еще одна неудача, и он уже будет не в силах игнорировать эту проблему.
– А может, мы пропустим пока это упражнение?
– Вы не должны давать себе ни малейшей поблажки. Вы же знаете, что вам необходимо разработать пальцы, если вы хотите вернуть им хоть какую-то подвижность.
Конечно же, Фрэнк прав. Но его жизнерадостность донельзя раздражала Хьюстона. Он схватил мяч и попытался сжать его. Ничего не получилось. Он попробовал еще раз. С тем же результатом.
– Попытайтесь еще, – потребовал Фрэнк, наклонившись вперед, готовый прийти на помощь.
Хьюстон поднялся со своего кресла. Его окончательно достали люди, которым приходилось помогать ему, он устал быть беспомощным. Жгучее разочарование становилось нестерпимым.
Переложив мяч в левую руку, он ногой отпихнул стул.
– Я не могу сделать это! Я неспособен сжать этот чертов мяч, и вы знаете это. – Он швырнул мяч об стенку за спиной Фрэнка, вложив в этот жест все свои страхи и ярость. – Дьявольщина! Я никогда не смогу сделать это.
Мяч отскочил с мягким стуком и запрыгал к двери. Фрэнк подобрал его, пока Хьюстон пыхтел, словно раскапризничавшийся малыш.
– Ну как, полегчало? – мягко поинтересовался Фрэнк.
– Да нет. Не знаю. – Он опустился на опрокинутый стул и запустил всю пятерню в волосы, испустив глубокий раздраженный вздох. – Простите меня, я сам не знаю, что делаю.
Фрэнк пожал плечами:
– Не берите в голову. У вас сейчас трудный период. Хотя мне кажется, это ведь не только из-за руки, верно?
Виноваты была и его рука, и его жизнь, и Джози, и вообще все на свете.
Одно сплошное несчастье. Физический и душевный крах. С бесполезной, недействующей рукой и таким же сердцем.
Он любил Джози. Для него это было так же очевидно, как и то, что его большой палец не сгибался. И все-таки он не признался ей, не сказал ей этого. Он стоял, словно безмозглый, немой осел, и позволил ей уйти. Его хваленая независимость не стоила потери Джози, не заслуживала того, чтобы он каждый новый день встречал в одиночестве.
Он любил ее. Ее душевную щедрость, ее улыбку, щебетание. Он любил в ней все. И хотел вернуть ее.
Вопрос в том, примет ли она его. Его, человека, который так мало может предложить ей. Он не слишком хорош в общении, боится стать отцом, и к тому же ему грозят профессиональная непригодность и как следствие безработица.
Но он никогда не узнает этого, если сам не попытается вернуть ее.
Когда Фрэнк снова протянул ему мяч, он взял его. И, сделав усилие над собой, попытался сжать. Он напряг все силы.