Музыка грязи
Шрифт:
– Так каково это – быть контрабандистом? – спрашивает она, приподнимаясь на локте.
– Мм… Что-что?
– Ты увиливаешь от ответа и даже не хочешь сказать мне, как тебя зовут, – говорит она.
Ему нравится прямая челка, падающая ей на глаза.
– Лю.
– А я – Джорджи.
– Рад познакомиться.
– Чертовски рад, надеюсь.
Фокс скидывает свои ботинки и смотрит на нее. Она старше его. Нет обручального кольца. И эти тени под глазами.
– Я пытаюсь во всем этом разобраться.
– Что? – бормочет он.
– Почему ты это делаешь. Тебе не кажется, что ты грабишь море?
– Нет.
– Но
– С чего бы это мне признаваться хоть в чем-то совершенно незнакомому человеку?
– Ну, черт… Просто это… есть же правила. Да ты и сам знаешь, защита окружающей среды и все такое.
– И ты во все это правда веришь?
– Ну… да.
Фокс откатывается вбок, встает и подходит к окну. Там, в сияющей жаре города, река впадает в залив Перт Уотерс, над которым, как кажется, завис бабочковый рой треугольных парусов.
– Окружающая среда тут ни при чем, – горячо говорит он. – Закон о рыбной ловле защищает вывоз денег из страны. Защищает этих богатых ублюдков от самих себя. Никому из них море и на хрен не нужно.
– Эти контейнеры в твоем грузовике. Они ведь наполнены лангустами, так?
– Нет, – честно признается он.
– Но это же морозильные контейнеры.
– Я беру только то, что мне нужно, – говорит он. – У меня всего пара рук.
– И нет лицензии.
Он пожимает плечами, и наклоняется к стеклу, и чувствует плещущую жару внешнего мира, то, как она вгрызается в его плечо. Она сидит, прислонившись спиной к изголовью, скрестив ноги в своих шортах, и подхватывает несколько салфеток.
– Ну так, – говорит она, – просвети меня.
– Тебе это не нужно.
– Откуда ты знаешь, что думают они?
– С большинством из них я учился в школе.
– Чую запах мести.
– А что, если и так.
– Тебе, похоже, нравится их надувать.
Он невольно улыбается:
– Ага! Ты меня раскусила.
– Давай, что ли, выпьем это пиво, – говорит она, и ее зеленые глаза сияют. – Я ведь тебе обещала. Холодильник у тебя под боком.
Он задумчиво хмыкает и вытаскивает две бутылки пива. Он вглядывается в прайс-лист.
– Господи, – вырывается у него, – шутят они, что ли?
– Ну, сам же знаешь, Лю.
Он открывает бутылку и передает ей.
– Ты плакал.
– Да уж, наверное.
– Почему?
– Не могу сказать.
– Не можешь или не хочешь?
Фокс глотает пиво. После его домашнего вкус пива кажется тонким и очень «промышленным».
– Я не думала, что ты окажешься таким, – бормочет она.
– А я вообще ничего не думал.
– У меня, наверное, какое-то извращение, завязанное на «Шератонах».
Он удивленно смотрит на нее.
– Госссподи, – говорит она. – Не очень-то ты умеешь поддерживать беседу.
– Нет практики.
– Иди сюда, – говорит она. – И сними ты, ради Бога, эти джинсы.
Долгое время после этого и даже пока он спал Джорджи чувствовала жар его тела в себе. Он ей нравился; она знала, что он ей нравится, и все же не могла понять почему. В ней все еще звучало это странное эхо, его отзвук. Он был как-то по-особенному свеж, в нем было что-то чистое. И несмотря на ее
Она подползла к нему поближе, обняла за талию и примостила его ягодицы в углубление своего лона. Через его мышцы пролегала граница загара, резко, как будто солнце само исчертило его линиями. Джорджи чувствовала его дыхание на подушке, на двуспальном огромном матрасе, и ее собственные вдохи пришли в гипнотическую согласованность с его дыханием, пока бурчание мини-бара, задушенный лай автомобильных сигналов и свист кондиционера не утих и в ней не осталось только ощущение его спермы, медленно вытекающей из нее, как будто там происходил какой-то неумолимый геологический процесс. Так медленно. Почти торжественно. И холодящий след в том месте, где она уже протекла, – всего лишь призрак. Джорджи пыталась кожей впитать ее, выпить, пока она не уплыла не пойми куда, и когда сперма наконец протекла на простыню из-под ее согнутой ноги, она почти ожидала услышать гром, свист перед ударом. Она какое-то время полежала так, чувствуя, как сморщенна и суха ее кожа. На нее снизошла печаль, ощущение потери. Она убрала руку с его живота, просунула ее между своих ног и поднесла мокрые пальцы ко рту. Это не выглядело безрассудно – и даже не выглядело грубо. Это принесло ей ощущение мира.
Когда она проснулась, он лежал, заложив руки за голову.
– Ты не позвонила насчет джипа, – пробормотал он.
– Ах, да.
– Ты, кажется, ужасно торопилась.
Джорджи помедлила.
– Не знаю, что я делала. Уходила, наверное.
– Кто он?
– Джим Бакридж.
– Чче-орт!
– Да уж.
– Мать его так.
Браконьер сел на кровати так резко, что простыня упала с нее. Она подтянула ее обратно и прикрылась.
– Ты должен идти, – пробормотала она.
– Да.
Он встал с кровати в гаснущем свете и быстро оделся.
Всю ночь она чувствовала его запах в комнате. Пеликаны зависали над шоссе, как унесенные ветром газеты. Она смотрела, как опускается тьма, со стаканом водки в руке. Она пробиралась через дебри минибара: маленькие бутылочки бренди, бурбона, скотча, ликеров, шампанского. Она ела «Тоблерон» и пожирала орешки, пока по кабельному каналу трахались какие-то незнакомые люди. Как же они вскрикивали и стонали, как же вертели своими совершенными телами! Джорджи подняла за них бокал и осталась сидеть, примиренная с нынешним положением вещей.
На заднем крыльце собака обнюхивает его с преувеличенной привередливостью. Ночь жарка и присолена звездами, и на крыльях восточного ветра сюда долетают ароматы пшеничных полей и даже пустынь, что лежат за ними. Он входит в дом и копается возле раковины, а потом не выдерживает и все равно идет в душ. Вода тепловата; он никак не может сделать ее похолоднее.
Вернувшись в кухню, он готовит еду, но никак не может заставить себя сесть и все это съесть. Он идет в библиотеку, но воздух, кажется, наполнен песком и давит, и где-то в комнате, скрытая ото всех взоров, о гладкую поверхность бьется бабочка, выбиваясь из сил.