Музыка грязи
Шрифт:
– Я, черт возьми, очень надеюсь, что у вас есть заварочный чайник, – сказала она.
Провожатый вопросительно посмотрел на нее.
– Все, что из чайных пакетиков, – это не про меня. Такое я пить не стану.
– Джорджи, – сказал Хоппер с облегченной улыбкой, – никто не любит снобов.
Джим ушел в резкий белый свет. Газ зажегся с тихим «ффух». Инструктор подхватил свою шляпу с раковины и напоказ выжал ее.
Некоторое время все молчали. В тени было жарко. Ветра не было.
– Этот парень, кого вы ищете, – он вам брат или кто?
Она покачала головой.
– Все эти дела меня здорово злят, знаете ли. Кто-нибудь хоть кашлянул бы, что ли, или мне
– Ему это нужно, – сказала Джорджи. – Для умиротворения души. Он боится за своих детей, – сказала она, осознав это только в ту секунду, когда эти слова прозвучали. – У Джима есть идея, что он попался на крючок своего прошлого, и мир, или Бог, или что там еще будут продолжать мстить ему и его семье, если он не исправит положение.
– И это значит, что мы должны найти этого парня?
– В его душе – да.
– И потому у него такое дерьмовое настроение. Нет результата.
– Видимо, да. Я пытаюсь его понять.
– И вы верите во всю эту фигню. Ну, в смысле, в Бога и в месть?
– Я думаю, в это верит Джим. Но я не думаю, что мир таков – без милосердия, без чуточки прощения; я думаю, мне бы хотелось, чтобы мир был полностью хаотичен – бессмыслен. Я черной завистью завидую Джиму: он во что-то верит. А вы верите во что-нибудь?
– В три хороших жрачки в день, – сказал Рыжий. – И в визг катушки спиннинга.
– Что с ним будет, как вы думаете?
– С кем? С вашим дикарем? Он либо умрет, либо выйдет. К сентябрю здесь будет так мало воды, что он с ума сойдет. Он знает, что у меня есть еда, вода в пещере и резервуар… Вы думаете, он хочет умереть?
Джорджи думала об этом. Все это его тяготение к мертвым. Он мог в любой момент убить себя. Ты не переплываешь океан и не пробираешься по земле, если не хочешь жить. Бывали минуты, когда она говорила сама себе, что ему нужна она. Джорджи не могла прожить и целого дня в этой уверенности, но какая-то упрямая часть ее цеплялась за это. Именно настолько она приблизилась к вере.
Рыжий вытащил телячью ногу из холодильника и положил ее на раковину.
– Сготовим сегодня полный котел приманки, – сказал он. – Пикник как у самого Господа Бога.
– Да, – пробормотала она. – Так мы и сделаем.
Несколько часов он сидит на корточках в нерешительности и оцепенении. Он втиснулся между пропекающимися скалами, и они обжигают его при каждом движении. Он понимает, что обнаружил себя, что его заметят, как только он попытается выбраться на открытую скалу, чтобы уйти за гребень. Там, внизу, он мог бы найти тенистый уголок, в котором можно было бы все обдумать, набраться духа, прикинуть свои шансы и выйти к ним, кем бы они ни были; но он заперт здесь, под безжалостным солнцем, где почти невозможно рассуждать ясно.
Трое. Это все, кого он успел сосчитать перед своим рывком. Двое больше третьего. Довольно большие. И все же что может случиться? Нечего бояться. Это будет просто неловкость, только и всего.
Он поглубже надвигает свою потертую шляпу. Его желудок вскипает, прижатый к камням.
Фокс пытается представить себя самого выходящим из леса – этакое оборванное существо, этот шаркающий зверь, который неожиданно оказывается среди них. Проскользнул к ним, как дикий пес.
Он вытягивает из рюкзака голубую майку и нюхает ее. Кондиционер для белья. Белые буквы на спине гласят: «ПРЕБУДУ Я С ГЛУПЦАМИ». Когда он улыбается, у него разъезжается губа. На ней вкус крови. Его собственная рубашка
У него сильно болит живот. Будто бы он проглотил кислоту.
Но не для того он шел сюда, чтобы просто сидеть в убийственной жаре и ничего не делать. Вместо этого он думает о чистых простынях, о прохладных манго, покрытых капельками воды, о мощных телах живых людей. Об автобусе, на который они его посадят. О дороге на юг, в песчаную страну. О ступеньках веранды. Да.
Он прижимается к скале – и тут же приходят колики. Спазм прокатывается по его телу вниз. Он прижимается к песчанику, чтобы переждать, но от этого становится только хуже. Он сдергивает шорты и срет прямо себе на ноги, на ботинки. Понос зацепил мех для воды, рюкзак, хотя он и предпринимает жалкие попытки уклониться в сторону. Когда все наконец кончается, он вытирает что может обрывками старой рубашки. Свежие шорты уходят в историю. У него не хватит воды, чтобы как следует почиститься. Он лежит на жаре и слышит собственные всхлипывания. Не так. Только не так.
И потом – невозможный звук воды, ударяющей в скалу. Он подтягивается на руках, чтобы проползти в трещину между камнями, и смотрит на лагерь. Там стоит человек, освещенный солнцем сзади. Он стоит на крыше пещеры и мочится, опустив голову. Заканчивает с комическим содроганием, отряхивает его, засовывает обратно в шорты и поднимает глаза. Смотрит прямо сюда. Фокс знает, что это солнце. Это просто обязано быть солнце. Он прижимается к земле, вонючий и опустошенный, и наблюдает, как человек осматривает гребень, ракушечный пляж, ребристые овражки, которыми изрезана местность. Он смотрит прямо в его сторону. Большое, квадратное лицо. Волосы, в которые словно вплетены стальные нити. Пинает камень морским ботинком.
Джим Бакридж.
Он говорит что-то, но слов не разобрать. И потом его уже нет, и ты спрашиваешь себя, чувствуя свою хромоту и жар, вдыхая свою вонь, спрашиваешь – и собираешь свою жалкую кучку пожитков и, хоть трава не расти, бежишь к гребню со всех ног.
Было только восемь часов, но вечер уже успел стать долгим и напряженным к тому времени, когда Джорджи начинала помогать Рыжему убирать остатки достойного Гаргантюа ужина. Они нашпиговали ногу головками чеснока и запекли ее в походной печке, закопанной в горячие ракушки под костром. Пещера все еще воняла печеным луком, картошкой, тушеными грибами, пресными лепешками и жженым сахаром. Джорджи была на удивление невозмутима. Еда подкрепила ее; от еды она ожила. Они пили шираз, теплый, почти как кровь. Джорджи наслаждалась его клейким вкусом и дубильным ощущением на зубах.
Рыжий закурил что-то эдакое и молча предложил ей, но она отказалась. Они стояли под луной, пока он курил.
– Завтра, – сказала она, – мы снова отправимся на острова.
– Ты начальник.
– Я заплачу за все, что он украл.
Провожатый покачал головой:
– Да ну его.
Мимо в темноте пролетела, хлопая крыльями, птица.
– Что ты делаешь в своей другой жизни, Рыжий?
– Торгую недвижимым имуществом.
– Ну и?
– Начал понимать, что тут какое-то противоречие в терминах. А ты?