Музыка жизни
Шрифт:
«Вся пестрота земного шара…»
Вся пестрота земного шара
так незатейливо стройна,
как будто кистью Ренуара
была отмечена она.
Кокетливы поля и реки,
и у деревьев томный взгляд,
едва приподнятые веки,
чуть-чуть приспущенный наряд.
И лёгкой дымки поволока
легла на водяную гладь.
И шелестящая осока.
И нежных лилий цвет и стать.
Почти творения Сислея,
полёт
Картин природных галерея —
явленья красок и фигур.
И, может, не осмыслить сразу,
что в нашей жизни на весах
большая радужная ваза
у человечества в руках.
«С разбегу – в зиму, в мокрые снега…»
С разбегу – в зиму, в мокрые снега.
В остатки листьев, дремлющих на ветках.
Вновь у дорог раскисли берега,
а солнца луч проглядывает редко.
Вновь в эру курток, шапок и шарфов,
в смешенье дня и сумерек кромешных,
в смятенье песен, в оторопь стихов
и уязвимость выводов поспешных.
Я со стекла испарину сотру.
Теплу, увы, уже не задержаться.
И снова лист трепещет на ветру
и каждый раз рискует оторваться.
Наступление зимы
У зимы свои законы,
свой особенный кадастр.
Отгорели быстро клёны
на глазах увядших астр.
Эльфы листьев откружили,
день скатился на минор,
травы головы сложили,
и умолк пернатый хор.
Заготовлены поленья.
Веет стужей над рекой.
Осень сгорбленной дуэньей
вновь уходит на покой.
Всё расписано гризайлью —
и дороги, и душа.
И метель в своих дерзаньях
бесконечно хороша.
«Знаю, зима…»
Знаю, зима,
и не вскрикнет горластый петух,
солнце не выкатит
спелую дыню рассвета.
Серого утра
потёртый овчинный кожух.
Сонный трамвай —
как осколок цветастого лета.
«Зима явилась на пороге…»
Зима явилась на пороге:
снегами подпоясан стан.
И взгляд её – холодный, строгий
блестит, как острый ятаган.
Желание жить
Холодно. Снег. Непроглядная стынь.
А на изогнутой мёрзнущей ветке —
сливы, как яркие платья кокетки,
лета прошедшего спелая синь.
Жертва, безумие или же рок?
Логика меркнет, тускнеет витийство.
Выцвели, вызрели вроде бы в срок
и – откровенное самоубийство?
Или желание редкое жить,
даже замёрзнув на сгорбленном древе?
Только бы вместе с листвою не сгнить
и не исчезнуть в прожорливом чреве!
В
Что им суровость снегов оголтелых!
Это не фарс и не суть озорства,
а безрассудная праведность смелых.
«Утро дарит пушистым снегом…»
Утро дарит пушистым снегом —
снова сыплет январь благодать.
А до рощи безлисто-пегой
по тропинке рукой подать.
Снегирей и синиц обитель
поменяет теперь наряд:
ей к лицу белоснежный китель
и рябин краснощёких ряд.
Продиктован природе свыше
этот яркий изящный стиль.
Вновь танцует метель по крыше
свою пламенную кадриль.
Построждественский снегопад
Ночью опять ворожил берендей,
снега насыпал на землю, на ветки.
Стройные ели – лесные кокетки —
в белых салопах до самых бровей.
Светлая сказка. Весь мир – тишина.
Крыши домов, словно в сахарной пудре.
Лопнула в небе метели струна —
посеребрила кустарника кудри.
Пышных мехов полотно раскроит
тропок протоптанных первосвященство.
Время, снимай скороходы свои,
вместе давай окунёмся в блаженство.
Весна не торопится
Ночью -2-4, днём 0 °C, ветер, облачно, временами снег, местами метель.
Весна не торопится, радость пригрелась в сугробах,
а счастье оглохло навечно от стыни небесной,
деревья чернеют в истёртых поношенных робах
на самом краю необузданной грусти воскресной.
Вновь лес ощетинился иглами дремлющих сосен,
проталины съежились, кутаясь в снежную вату.
Весь этот раздрай невозможен и просто несносен —
за лето и солнце безумно безмерная плата.
Всё мимо и мимо тепло и весенняя благость,
всё время снега – с головой замело, завалило,
и бодрости в людях всего-то лишь самая малость.
Ну где она, эта весенняя вечная сила?!
Что так возрождает из самых глубоких депрессий,
что дарит нам крылья, восторг и любовь, и отвагу?
Но март обессилел от ярых зимы мракобесий,
и время поёт заунывную снежную сагу.
В той саге печаль и душевные горькие муки.
Она усыпляет и кутает нас в одеяла.
Нас вновь поглощают размеренно-мягкие звуки.
Мы снова в плену у небесно-святого вокала.
За окном
Проталины весенние порой
вгрызаются в снега беспрекословно,
уверенно, размашисто, неровно.
И души под продрогшею корой
открыты снова мартовским интригам.