Музыкальный приворот. На волнах оригами
Шрифт:
Если сегодня и светили звезды, то из города их было видно совсем плохо.
Сложно было вспомнить, когда я гуляла ночью последний раз.
Беззаботно шагая по высокому узкому бордюру, я чувствовала себя маленькой девочкой, которой то и дело подмигивают фонари и сонно улыбаются здания. Антон шел рядом с вполне себе умиротворенным лицом и держал меня за руку.
В уютном парке, по которому мы прогуливались, людей не было, и на нас смотрели лишь деревья, стеной росшие вдоль дороги. Парк находился недалеко от моего дома, и отсюда были видны окна нашей квартиры на двенадцатом этаже – в отличие
– Интересно, кто опять в гостях? – спросила я задумчиво, глядя вверх.
– Я могу быть твоим гостем, – вставил Антон.
«Такой гость – в горле кость», – вспомнила я некстати изречение Леши. Помнится, он как-то имел неосторожность ляпнуть это при Крабе, который весь вечер разглагольствовал о том, как низко пало современное искусство вообще и литература в частности, а один он, дескать, поднять всю российскую словесность не в силах. Краб услышал фразу дяди и обиделся. Но он был не таким человеком, чтобы встать и по-английски уйти. Сначала папин друг-писатель затеял скандал, а затем заявил, что он будет гостить у нас до посинения, уточнив при этом, что до посинения Лешиного. Дядя тоже обиделся и заявил, что в таком случае он покинет этот, как он выразился, «хлев, в котором пасутся козлы», и Томасу пришлось бегать между ним и Крабом и мирить. В итоге спасло нас от такого «дорогого гостя» то, что Крабу нужно было ехать в столицу на презентацию очередного невероятного постмодернистского произведения.
Я рассказывала об этом Антону, и он, любивший истории о нашей семье, смеялся. Так мы и дошли до конца парка, продолжая держаться за руки, как какие-то подростки. На улице было тихо, спокойно, по-летнему беззаботно. Произошедшее на борту теплохода забылось, все обиды в эти минуты стерлись из памяти, и мы просто шли вперед, наслаждаясь друг другом, черничной ночью с высоким небом, неясным шумом города и даже приглушенным светом фонарей-охранников, которые словно стояли на страже безмятежности этого парка с чуть слышно шелестящими листьями.
Мы перешли дорогу, и теперь наш путь лежал во дворы. В одном из них я приметила карусель и попросила Антона меня покатать. Возражать он не стал, однако так меня раскружил, что вместе с каруселью закружилась и голова.
– Ты специально! – сердито сказала я, едва сошла на землю и ткнула пальцем в грудь Антон. Он перехватил мою руку и поцеловал запястье, подозрительно улыбаясь. Я отчего-то смутилась.
– Катя, давай поиграем, – прошептал он. – В Волка и Красную Шапочку?
– Ты мне это дело брось, – вырвала я назад ладонь и погрозила Антону пальцем. – Знаю я твои игры, Тропинин. Смотрела ваши умопомрачительные клипы.
– И как тебе наши клипы? – поинтересовался он между делом.
– Странноватые, – честно призналась я. – Картинка – цепляет, но есть в них что-то жуткое. Ты так красиво поешь, Антош, – коснулась я его щеки. – Ты мог бы петь чудесные песни о любви и о жизни, а ты выбрал ненависть и смерть.
Я замолчала, подумав вдруг, что могла ненароком обидеть его. Знаю я этих творческих личностей…
Они все с приветом. Чем больше творческая жилка, тем привет мощнее.
– Я подумаю, – серьезно кивнул Тропинин. – Значит, о любви… – Он задумался и уточнил:
– Что-нибудь приторно-сладкое?
– Почему если о любви, то значит «приторно-сладкое»? – возмутилась я. – Любовь, по-твоему, такая на вкус? Ты точно любил когда-нибудь? – поинтересовалась
– Любил, – живо ответил он мне.
– И какая была любовь к Алине? – поинтересовалась я вдруг, сама не зная, зачем.
– Ты напивалась когда-нибудь? – невпопад спросил Антон. Легкий ветерок встрепал ему волосы.
Мы остановились. Я глянула под ноги – мы стояли на тротуаре, прямо на детских «классиках», начерченных белым мелом на асфальте. Он – на четверке, а я – на двойке.
– До какого состояния? – уточнила я. Алкоголь не вызывал во мне восторга и трепета.
– До состояния, когда на утро не помнишь, что было.
– Только раз, когда ты довел меня на дне рождения Лизы, – сухо ответила я, не без оснований подозревая, что в жизни Тропинина такое случалось не раз, не два и даже не три.
– Моя любовь была такой, девочка моя, – слабо улыбнулся далеким воспоминаниям молодой человек. – Как алкоголь. Со всеми вытекающими. Сначала это был запрет. Тот самый, из мира взрослых, который так хочется нарушить. Потом восторг – не от алкоголя, а от самого факта, что смог. Что попробовал, что нарушил правила. Затем головокружение – алкоголь ударил в голову. А потом новый бокал, и еще один, и еще, и еще. И ты пьян. Весел, обманчиво свободен. Раскован. Не помнишь, что делал и зачем. Но чувствуешь, что было кайфово. А знаешь, что наступает потом? – внимательно посмотрел на меня Антон. – Похмелье. Однажды ты просыпаешься, не понимая, что делал и зачем пил. И в голове стучит отбойный молоток. И так хреново, Катя. Вот такой и была моя первая любовь. Яркой, пьянящей, с пропавшими воспоминаниями и мерзким пробуждением. Со вкусом помоев во рту.
Я вздохнула, убирая обеими руками непослушные волосы за спину. Слушать эти откровенные слова было страшно. Антон так говорил о своих чувствах к Алине, что мне показалось, будто бы ревность опустила мои ладони в ванну с холодной водой и кубиками ядовитого льда.
Я знала, что Алине не вернуть Антона, что между ними ничего нет и не будет, но слушать о чувствах к другой, пусть даже уже не чувствах, а воспоминаниях, было почти пыткой.
Ты же сама начала этот разговор. Терпи.
– Что с тобой? – спросил Антон.
– Ты так рассказываешь о том, что было между тобой и Алиной, что я чувствую себя совершенно ненужной.
– Глупости, – свел он брови к переносице, на которую падала причудливая тень.
– А если я окажусь твоим очередным алкоголем?
– Ты – шоколад, – погладил он меня по волосам. Это незамысловатое простое касание успокаивало.
– Это не изысканно. По-детски.
– Не неси глупостей, – вдруг рассердился вмиг Антон и выдохнул, словно успокаиваясь. – Кажется, мне придется кое-чему научиться.
– Чему? – подняла я на него глаза.
– Поднимать тебе самооценку. Раньше я этого никогда не делал. Но если мне придется тысячу раз повторить тебе, что ты – особенная, я повторю это. И заставлю тебя слушать. – Его тон был весьма серьезным. А в глазах летала неуловимая смешинка.
– А твоя самооценка наверняка зашкаливает, – проворчала я, уткнувшись лбом в его плечо на несколько секунд.
– Могу с уверенностью сказать тебе, что я лучше большинства людей, которых сам же встречал. Но не лучше тебя, Катя. А какой была твоя любовь к фотографишке? – спросил вдруг он без перехода, и я удивленно взглянула на его лицо. – С каким вкусом?