Музыкант и Журналистка
Шрифт:
– Ждем рассвет. Только тогда я смогу показать тебе, почему я люблю это место.
– Может, пока ты мне расскажешь то, что тебя когда-то ранило?
– Зачем? – я прислонилась к холодному стеклу.
– Что бы встретить этот новый день иначе, оставив прошлое в прошлом.
Я молчала. И он молчал. Я обдумывала его слова и размышляла: готова ли я, наконец, оставить то, что когда-то ранило меня, как сказал Джо? Даже сейчас он правильно подобрал слова. Прошло, наверное, несколько минут, а я все молчала. Он не давил на меня, продолжая ждать, и я начала свой рассказ.
– Это было десять лет назад…
Глава 16
На дне души непризнанная девочка
Мне шепчет о несбыточном так вкрадчиво.
Испугано, отрывисто, доверчиво, -
Ранимая и в чём-то настоящая.
От грубости
Казавшаяся, может быть, надломленной,
Когда весь мир разбился хрупко стёклами,
Когда пошла вперёд судьбы изломами.
Прожившая и юность пережившая,
Нашедшая возможность быть свободною,
Она внутри меня, в душе остывшая,
Ранимая, но всё-таки холодная.
Закутываясь в дым, как в неприятие,
Щитами прикрываясь от безмолвности,
Она отвергла прочь законы статики
В обманчиво простой и дерзкой строгости.
Сплетаясь с постоянством в испытаниях,
Свою судьбу вершила в неизбежности.
Ни времени, ни лжи, ни расстоянию
Не сжечь её закрытой, ясной нежности... (5)
Кэндис
Я обожала зарубежную литературу, и готова была читать ее часами, но… не сегодня. Хотя, именно сегодня и стоит сделать упор на этом предмете, как и завтра, и послезавтра, и всю последующую неделю, учитывая то, что экзамен через десять дней. Подперев щеку левой рукой, я отодвинула книгу в сторону, решив сделать перерыв и отдохнуть. Взяв шариковую ручку, я начала аккуратно выводить любимое имя на белом листе… Алекс. Я мечтательно улыбнулась парню, который не желал покидать мои мысли.
Алекс Миллер – видный высокий парень, с волосами цвета воронового крыла и карими глазами с янтарным переливом. Будучи немцем, он отлично владел английским языком с легкой примесью акцента, присущей только иноземцу. Его волосы прикрывали затылок, доходя до плеч, а спортивная фигура, что отчетливо очерчивалась сквозь одежду, заставляла женскую фантазию активно работать. Он был одним из тех парней, которые сразу поселяются в девичьих сердцах. Плюс ко всему, он был из довольно богатой семьи и приезжал в школу на крутом Дукати. К нам в школу он перевелся ближе к концу первого семестра и сразу свел с ума местную половину слабого пола, что лезли из кожи вон, лишь бы получить хоть один единственный взгляд в свою сторону от этого красавчика. Одним словом, он был звездой у нас, и любая девушка мечтала стать его единственной. Конечно, больше шансов на завоевание его внимания было у Эшли Майерсон – длинноволосой шатенки с голубыми глазами, у которой поклонников было хоть отбавляй. Сама она была яркой представительницей золотой молодежи, к тому же, достаточно стервозной и высокомерной, чтобы снизойти до серости, коей являлась я, как она считала. Впрочем, не только она. В свое время от меня отвернулся весь класс. Он, итак, меня не очень-то и жаловал, а все потому, что я никак не принадлежала к такому сорту людей, которым являлось большинство моих одноклассников.
Я не из богатой семьи. У меня не было собственного средства передвижения, как у них. Даже у моего отца была рабочая машина, а не его собственная. Моя одежда не светилась брендами и не была куплена в модных бутиках. От моего одеяния веяло беспритязательностью и опрятностью. Я всегда следила за своим внешним видом, только роскоши в нем не было. Тем ни менее, для всех я была либо несуразной серой мышью или гадким утенком. Бывало, я долго стояла дома у зеркала и все пыталась увидеть то, что видят во мне окружающие, то есть, во мне ничего не видели, только невзрачность. Уязвляло ли это мое самолюбие? Скорее нет, чем да. Но было неприятно. Особенно, когда тебя пытаются задавить или подвинуть так, чтобы места не было, и при этом нет поддержки. У меня не было ни одной подруги и ни одного друга, за исключением Эвелин, которая уехала учиться в другой город, когда ей исполнилось десять лет. Вот ее мне очень не хватало в то нелегкое время.
Мне тогда было четырнадцать. Это был урок рисования. И все время, что длился этот предмет, я слышала смешки позади себя. Я понимала, что смеются они неспроста, и, конечно же, надо мной. Догадаться было несложно. Я с нетерпением ждала, когда прозвенит звонок и я, наконец-то покину это помещение. Взглянув на настенные часы, поняла, что ждать осталось недолго: несколько минут, и я буду свободна. И вдруг, меня посетила неприятная мысль, от которой засосало под ложечкой: моя новая кожаная куртка
– Бедняжка, тебе же только купили новую куртку, и надо же – уже исписана! Но я тебя обрадую: белый цвет тебе не к лицу. Зато серый – самое то! К тому же, на сером цвете, розовая надпись не смотрелась бы так ярко, как на белой, - ее заливистый смех на ровне со всем классом, звучал очень громко в моих ушах. Казалось, я нахожусь там, где находиться не должна. Это не мое место.
Я сжала воротник куртки в руке так, что костяшки пальцев побелели, и что было силы, замахнулась и ударила курткой Эшли. Хотелось каждой мерзкой твари надавать по морде за их гадкий смех, что искажал их лица, делал их тупее и безобразнее. И я бы это сделала, но меня отдернула учительница, схватив за ворот и таща к двери, как ненужного щенка, которого собираются выгнать на улицу. Последнее, что я слышала перед тем, как за мной захлопнулась дверь кабинета, это писклявые оскорбления Эшли в мой адрес и слова учительницы, еще молодой женщины:
– Помимо того, что ты серая мышь, так еще и хамка! – мне никогда эта женщина не нравилась. Такая же подлиза, как и многие другие в этой школе. Они таких, как Эшли любят, потому что их родители многое делают для школы, а также, в дружеских отношениях с директором.
– Это я хамка? А то, что она мне вещь испортила, это ничего не значит? – я позволила себе кричать, потому что была на эмоциях. Я редко себе такое позволяла, потому что была всегда тихой, ни к кому не лезла и занималась своими делами. Хорошо училась, но меня, как всегда, недооценивали и снижали оценки, зато тупоголовой Эшли постоянно завышали.
– Закрой рот! – она вернулась в класс, оставив дверь нараспашку, схватила мои вещи и всучила небрежно мне в руки. – А теперь марш домой, пока я директору не пожаловалась на твое поведение! – я еще минуту стояла и сверлила взглядом закрытую перед моим носом дверь.
Вернувшись домой, я не знала, куда спрятать куртку, чтобы не показывать ее маме. Я не хотела ее расстраивать, или чтобы она шла в школу к директору разбираться в случившемся. Это ни к чему не приведет. Пройдя в гостиную, я услышала шум воды на кухне, вероятно, мама моет посуду, значит, слышать мой приход она не могла. Я долго просто стояла посреди комнаты и смотрела в одну точку, прокручивая сегодняшний день, и не только сегодняшний. Почему-то после того, как пострадала моя вещь, я задумалась над тем, как я не живу, а существую в той среде, в которой не должна быть, но все равно там нахожусь. Наверно, любой бы подумал: почему бы не перевестись в другую школу? Ответ прост: эта одна из лучших. И не факт, что в другой было бы иначе. Мои родители всегда старались дать мне самое лучшее. Они не знали, что я почти каждый день терплю насмешки, глупые ужимки от своих одноклассников, а иногда и из других классов учеников. Я не любила жаловаться, и чаще всего абстрагировалась, точнее, пыталась это сделать. Но сегодня был предел. Я не могу закрыть глаза на то, что вещь, которую мне подарили родители – испортили. И именно сегодня тот день, когда я дала волю эмоциям, что я сдерживала все это время, и поняла, что я… одинока. У меня нет поддержки. Моя единственная близкая подруга далеко. И хоть мы с ней переписываемся довольно часто, мне ее очень не хватает. Если бы Эвелин сегодня была рядом со мной, она бы меня в обиду не дала. Я не знаю, сколько давление будет продолжаться, но переносить это одна я больше не могу и не хочу. Друзей в школе у меня не было и не будет, значит, надо искать их за ее пределами. Внезапно пришедшую ко мне мысль, оборвал мамин голос, заставив обернуться и встретиться с такими родными, любящими глазами.
– Кэндис, милая, почему ты не в школе? – обеспокоенно спросила мама, проводя мокрыми руками по фартуку.
– Где лошади? – требовательно спросила я, пытаясь скрыть заплаканные глаза.
– Кэндис, у нас нет лошадей, что с тобой случилось? – она подошла ближе, напряженно всматриваясь в мое лицо.
– Мне нужны лошади, - выкрикнула я, уже не сдерживая слез.
– Зачем? Что с тобой? – она в недоумении всплеснула руками.
– Они будут моими друзьями!
– громко зарыдав, я крепко обняла маму.