Музыканты в поисках смысла жизни, вдохновения и денег
Шрифт:
– Давайте, во имя Святой Цецилии! Это – гимн ей! – провозглашает Лимонин.
Дальнейшие звуки, кажется, способны свести Цецилию в могилу вторично. Ну, ей не привыкать – в конце концов, на то она и мученица. Лимонин слушает внимательно. Он пока не решил для себя, должно ли оно звучать так, или он со знающими людьми сочинил как-то иначе. Из размышлений его выводит злой Камский:
– Бред какой! Репетиций почти не было.
– Ты забыл, в какую сторону в трубу дуть? – злится Лимонин, оторванный от дум.
Камский
Лимонин решает, что пора сделать теоретический перерыв.
– Ребята, возьмите на себя ответственность…
– Спасибо, нам не надо, – тихо вставляет Варя.
– Что значит, не надо? – возмущается Лимонин. – Ответственность надо брать, пока молодой. Часики-то тикают.
– Дал бог ответственность – даст и композитора-идиота, – смеется Камский.
– Даст и кто-то пенделя сейчас некоторым выдувальщикам, – грозится Лимонин. – Я к тому, что это произведение масштабное, и с его помощью я планирую развернуть акцию. Это очень серьезно. Я хочу напомнить человечеству,что музыка позволяет нам жить – и жить хорошо, правильно, по совести…
Жорж готов ударить себя гитарой по лбу, но гитару жалко, и он держится. Варя все сильнее старается походить на тень от виолончели.
– Может, и лозунг подходящий у вас есть? – осторожно интересуется Камский.
– Ну, мало ли лозунгов на Руси Великой!
Камский унывает в ответ на эту сентенцию. А Жоржу, наоборот, смешно. Хорошо быть Жоржем. Варя молча водит пальцем по струнам. Дурак ваш Лимонин, как бы говорит она. И вы дураки, как бы говорит она. И я дура, как бы говорит она – палец неосторожно соскальзывает со струны, и кисть устало падает на колено.
– Есть вот – рок против наркотиков, – не успокаивается Лимонин. – Ну, и тут что-нибудь… Чтобы ясно было – музыканты очень даже, не то что там что-то как-то! Вот – святая Цецилия против насилия! Как?
– Против наЦилия, – смеется Жорж.
Все остро чувствуют: Цецилия, конечно, против, но вот эта музыка убедит слушателей в совершенно обратном. И как потом святую реабилитировать – неизвестно.
– Давайте еще попробуем, – говорит Витя.
Все еще пробуют.
Гитара удивленно спотыкается об экзотические сочетания звуков, виолончель тихо плачет, желая, чтобы ее прирезали смычком, труба сердито срывается то на рык, то на визг, удивляясь сама себе. Треугольник немного грустен, но в целом – на высоте.
Лимонин прислушивается принципиально к трубе. Все ближе подползая к Камскому, он все больше имеет, что ему сказать. И – вот оно.
– Играешь, как девчонка! – бесится Лимонин.
– Как Варвара? – с трепетом уточняет Камский.
– Ну, наверное, как Варвара… если бы она играла на трубе.
– Варвара играет на трубе, – усмехается Камский.
Варя мрачно глядит на складывающуюся реальность. Ну их всех.
– Надо же, – бормочет Лимонин. –
– И на флейте, – угрюмо отвечает Варя, – и на позвоночнике… На всем играю.
Лимонин остро чувствует свой позвоночник, потому и молчит.
– Давайте просто играть, – предлагает Жорж.
И все – дают.
Лимонин с каждой нотой все более реально задумывается об убийстве. Массовое убийство, конечно, он не потянет – сидеть замучишься, не хотелось бы тратить на это свою цветущую лысеющую юность. Нужно выбрать кого-то одного – но так, чтобы и посидеть не жалко было.
И Лимонин понимает, что не пожалеет, если остановит свой выбор на Серже Камском.
Широким жестом он прерывает оркестр и решительно идет к жертве.
– Играть это нужно торжественно и трагично! – вопит Лимонин. – Ты понимаешь?
Камский неопределенно кивает, а по глазам видно – не понимает. Еще по ним видна вся бездна ярких, душевных, поразительных в своей отборности нецензурных ругательств, которые он желает излить на Лимонина, но – сдерживается в силу воспитанности.
– Торржественно и тррагично! – рычит Лимонин. – Ну вот… как будто ты – царь мира. И ты помер.
Камский флегматично разворачивается и, запихивая на ходу трубу в чехол, неспешно идет к выходу.
– Это что значит? – бесится Лимонин.
– На своих похоронах я бы ни за что играть не стал, – лениво объясняет Камский. – Помер – так и быть, держи выходной. Ни за какие деньги бы…
Вдруг в комнату вваливается сумбурная девица с горящими глазами. Все погружаются в хаос.
– Добрый вечер! – выстреливает она, останавливая погружение. – Я опоздала.
– Я вижу, – отвечает Лимонин. И спрашивает – принципиально у Жоржа: – Это кто?
– Это – пианистка, – сердито говорит девица, вызывая довольную улыбку Жоржа.
– Ясно, ясно, – хмурится Лимонин, которому не так уж ясно, но все более пасмурно. – А пианино где?
– В рюкзаке, блин! – раздражается девица, демонстрируя крохотный рюкзачок.
– Дерзкая, – лаконично делает вывод Лимонин.
Варя хмыкает. Ей ли Лизки не знать. Лизка – девушка не дерзкая, но справедливая. Дураков, вон, с порога угадывает.
– Это Лиза Дорофеева, – смеется Жорж. – Разберемся с пианиной с вашей, не плачьте только.
Лимонин куксится, Варя улыбается, Камский расслабленно прикрывает глаза, Жорж довольно расселся в кресле. И только Витя молча в углу расчехляет синтезатор.
Горе-оркестр с неожиданно обретенной пианисткой занимает свои позиции.
– Маэстро, урежьте марш, – печально выдыхает Камский.
Пианистка Лиза с чувством берет аккорд – и промахивается. Мимо синтезатора.
– Извините, я не выспалась, – объясняет она.
– Скажите, пожалуйста! – тянет Лимонин. – Ну, так и проспись, вон аж клавишам от тебя тошно!