Мы - до нас
Шрифт:
Женщина немного помолчала, словно глотая вместе со слезами свое горе, и опять запела:
Ах, ты осень, темны ночки,
Слезы звездные не трать:
Вырастут за зиму дочки,
И начнется все опять!
Коси коса, пока роса,
Пока трава зеленая.
Терпи, краса, пока коса
Твоя не расплетенная!
Князь Илья, не выдержав, резко повернулся и хрипло спросил:
– Что… и тут тоже я виноват?…
– Нет! – медленно покачала головой женщина. – Ты же ведь сам слышал – половцы…
– Но ведь и я приводил их на Русь! – пленник, забывшись, стукнул себя обожженной рукой в грудь и, застонав от боли, услышал:
–
Обхватив лицо ладонями, женщина выскочила из поруба.
– Баба! – с пренебрежением махнул ей рукой вслед охранник. – Чего с них взять? Ты бы все-таки хоть немного поспал, князь. Силы-то тебе еще могут понадобиться!
Князь Илья понимающе кивнул, но чем крепче он закрывал глаза, тем все дальше и дальше убегал от него сон. А вместо него наоборот слышались боевые крики… ржание коней… звон оружия… свист стрел… клятвенные братские обещания и проклятья обманутых им людей… Виделся дым, огонь… И вереницы, вереницы уводимых в полон людей: женщин, детей, мужчин… Ему даже вдруг на миг показалось, что он вспомнил лицо нынешнего холопа, тогда еще полнолицего, румяного ремесленника из богатой веси. Или то только пригрезилось?
Чем дольше вспоминал он все это, тем горше становилось ему. И уже не столько рука, столько душа разрывалась от боли. За себя и за то, что он сделал другим.
Одно было у него оправдание. Единственное, но неоспоримое. Все, что он делал – творили почти все другие князья. И Ярослав Мудрый, и Всеслав Брячиславович, и Святополк Изяславович, и Юрий Долгорукий, не говоря уже о Борисе Давидовиче и ему подобных…… Даже Мстислав Храбрый, как ни был любим народом, а тоже имел темное пятно на своем, казалось бы, безупречном щите: хаживал в сводном войске Андрея Суздальского на Новгород, где стрелой был пронзен выставленный защитниками крепости лик Пресвятой Богородицы, чей гнев навел на огромную рать неведомый страх и заставил ее в беспорядке бежать…
Успокоенный этим, князь Илья начал уже засыпать, как дверь поруба вдруг распахнулась, внося клубы морозного пара. Огонь свечи беспорядочно заметался, словно ища, где укрыться. Пленник поднял голову, и увидел, что в поруб вошли два старших дружинника. Следом за ними появился кузнец. Он сбил оковы князя Ильи с бронзового кольца, и один из дружинников кратко сказал пленнику:
– Идем?
– Куда? – не понял князь Илья и услышал в ответ еще более нетерпеливое:
– Поторапливайся! Там увидишь!..
Глава вторая
Однолюбы
1
– Браво! – захлопал Молчацкий.
Стас с Молчацким вот уже третий час, споря едва ли над каждой страницей, сидели перед компьютером, до изнеможения упрощая текст так, чтобы его можно было поставить при минимуме времени на репетиции, в основном самодеятельными артистами, и чтобы при этом не пострадала сама пьеса.
Лена готовила на кухне ужин. Она громко учила наизусть свою роль:
– Я готова бежать с тобой хоть на край света! Ты и в рубище нищего будешь мне так же люб, как и в княжеском плаще…
– Лена, Лена! Больше чувства в голосе! Ты же ведь не в магазин собираешься пойти с подругой, а с любимым –
– Это вы… мне?! – вбежав, изумленно уставилась на него Лена.
– Тебе, тебе! – глядя в сторону, чтобы Молчацкий не видел, как он смеется, подтвердил Стас. Кто-кто, а уж он прекрасно знал, с каким трепетом и пониманием относилась Лена к каждому слову!
Но, оказалось, Молчацкий имел в виду совсем другое.
– Сядь! – приказал он, и тут же остановил с облегчением упавшую на кровать, донельзя уставшую девушку. – Встань и снова сядь – но уже как воспитанная с детства княжна, дочь одного из самых влиятельных князей Руси! Во-от, совсем другое дело! – одобрил он, видя, как Лена не чопорно, а привычно-грациозно присела на самый краешек кровати. – А теперь, представь, что тебе надо оставлять родной терем, в котором тебя воспитывали так, что и родной брат не мог тебя видеть до совершеннолетия! Что ты должна ринуться очертя голову вместе со своим любимым неизвестно как и куда! Вопреки воле сурового князя отца! Наперекор, так сказать, мнению всего света! Ты хоть понимаешь, о чем я говорю?
Лена, согласно кивнув, тут же подбежала к Стасу, приняла позу благородной, княжны и совершенно не так, как на кухне, а горячо, искренне проговорила:
– Я готова бежать с тобой хоть на край света! Ты и в рубище нищего будешь мне так же люб, как и в княжеском плаще…
– Отлично!
– прошептал Молчацкий и знаком заторопил Стаса произносить свою реплику. Но того и не надо было подстегивать…
– Княжеский плащ… Что ты можешь понимать в этом? – подделываясь под голос князя Ильи с неожиданной для самого себя болью спросил он.
– Ради него я… я… - он оборвал себя на полуслове и, словно от ответа зависела вся его дальнейшая жизнь, посмотрел на Лену: - Итак… ты согласна?
– Да! Да! – всем телом подалась к нему та, и Стас на вполне законном основании – ведь так было написано в ремарке, обнял девушку.
– Боязно обниматься… Грех! – тут же снова совершенно искренне сделала попытку высвободиться Лена.
– Браво! – захлопал в ладоши Молчацкий.
– Ребята, да вы просто прирожденные актеры! И, поверьте моему богатому опыту – невероятно подходите друг другу, причем не только на сцене, но и в жизни!
Вместе со Стасом он снова принялся за работу. Опять замелькали страницы, возобновились споры. Разногласия не было лишь в том, что зиму хочешь, не хочешь, придется переделывать в лето, а декорации должны быть самыми лучшими и красивыми. В тереме обязательно должен стоять трон, лавки и конечно, на самом видном месте – плита с мозаикой. Ну, а если к тому времени ее не удастся найти, ее точная копия. Не в мраморе, конечно, но большая цветная фотография мозаики на картоне, а еще лучше, на древесной плите. Неожиданно Стас вспомнил, что нужны еще русские мечи, копья, щиты, половецкие сабли, княжеский плащ, воинские доспехи, накладные усы, бороды. Молчацкий пообещал лично, как можно быстрей решить эту проблему, и даже собрался тут же кому-то звонить. Но тут в дом один за другим начали приходить паломники, побывавшие на могилке отца Тихона. Выплакавшие там свое горе, высказав свои проблемы и просьбы, все они, как один, были какими-то просветленными, притихшими… Чувствовалось, что в каждом была, вновь ожившая, хотя еще вчера, казалось, уже безвозвратно умершей, надежда.