Мы должны говорить друг с другом

Тарасевич Игорь Павлович

– Много ты знаешь... Глаза разуй. На, подставляй!

Хочуван привычно сорвал пломбочку, зачмокал, и в жестяное ведро хлынула, звеня о край, янтарно-зеленая струя. Хочуван сплюнул под ноги. По горло напитанная железная бочка отдавала малую часть.

– Сколько тебе?
– спросил владелец, вылив бензин в бедро "Жигулей", По госцене небось, скажешь? Не даром небось наливаешь-то?

За ведро Хочуван обычно брал пятерку, пятерку - и за услуги на дороге. Пятерка была стандартной таксой, не очень большой, чтобы вызвать протесты, но и не очень маленькой, чтобы не утешить нарушавшего закон. И сейчас Хочуван собрался было сказать "пятерик!", но тут блондин неожиданно вякнул:

– Белькербау, белькербау, а как

помочь, так нет их! Бляди!

У Хочувана отвисла варежка.
– Че ты сказал?
– он изумленно шагнул к блондину, - Повтори, ну!

– А ниче!
– заорал тот, не испугавшись, - Благодетель, т-твою мать! У госуда-арства воруешь!
– Он заюлил голосом: - Который раз-то останавливаешься, а?

– А ты не воруешь?
– спросил Хочуван, краснея носом.

– Я вынужденно! Вынужденно! Тут заправки нет! А ты, сука, пользуешься нашим положеньем! Кровопиец!

Владелец "Жигулей", видимо, чувствовал силу - здесь, на дороге, они были совсем одни и, скажем, монтировка в руках Хочувана, древнее оружие шоферов, могла запросто пройтись по его голове и ребрам. Но он не боялся. Заправившись, он, видимо, собирался рассчитаться кулаками. У Хочувана тоже было этой монеты вдоволь. Разведя руки, словно ловя курицу, он пошел на орущего.

– Ну, давай, давай, - сказал тот, поворачиваясь как-то боком и перенося вес тела на отставленную назад ногу - Хочувана собирались угостить классической "йекой"* в живот, - Давай, бум белькербау думча!

– ----

* Каратистский удар ребром ступни, очень сильный.

– ----

Хочуван остановился.- Че ты выступаешь-то, чудила с Нижнего Тагила? Ну... я тебе так налил. Вижу - свой парень, ойкуменец, в кювете кукует... Помогать друг другу надо, е-мое. А ты орешь...

Хочуван потрогал усы. В глазах у владельца что-то мелькнуло. Он напряг мускулы, которые, собравшись и приготовившись, требовали работы, и расслабился, все еще готовый к резкому довороту и удару с оттягом - нога вошла бы как раз над потрескавшимся стареньким ремнем дурака-водилы, шок наступил бы минут на тридцать-сорок минимум.

– Помог?
– спросил владелец, оттопыривая губу.

– Ну, помог.

– Вот и чапай дальше. Спасибо.

Хочуван снова потрогал усы и помолчал немного.

– На здоровье, - сказал он наконец, - На здоровье. Бум белькербау думча, приятель.

Выйдя из-за машины, автолюбитель смотрел на облако пыли, ползущее вдоль поля, немного раскаиваясь и все-таки жалея, что не удалось приложить шоферюге. "Идиот, -подумал он о Хочуване, - Вот идиоты!" Он захихикал, вдруг увидев, что хочувановское ведро, забытое в пылу оскорбления, валяется а колее, бросил ведро в багажник, хлопнул дверцей и покатил в город.

УРОК No 3

Запишите:

hucer - ехать

ganducer - идти

car - машина

pisa - горшок

hren - ребенок (сын)

ancer - останавливать (остановить)

Запомните:

che - аффикс дательного падежа

tim - предлог "перед" (пред)

буква "g" в ойкуменском произносится как "ж" твердое

вопросительная форма глагола достигается переменой мест инфинитива и аффикса.

Переведите предложения:

Bumche cacao hucer. Hren bencerpau pisa. Dum ancerdau bumnoche carcha. Daunoganucer hrapcer? Pum pauganducer suca pum? Idmanau starcatelcer bencer carcha? *

– ----

* - Мне надо ехать. У ребенка есть горшок. Ты останавливаешь нам машину. Вы идете спать? Она идет с ним? Хотят ли они иметь машину?

– ----

Мальчик ей понравился тоже - он был такой поджарый, крепенький, хотелось дотронуться до его руки с атласной кожей, поцеловать пальцы, затискать. Хочуван косил черным глазом с кровяными прожилками на белке. Хочуван нравился меньше. А больше всех - Иван Андреевич. Что ж - старик? Зато сколько знает. Она подумала, каким хорошим, вероятно, отцом

должен быть Иван Андреевич, как он здорово, наверное, воспитывает своих детей, которые, конечно, есть у него, учит ойкуменскому и другим языкам. По английскому у нее раньше была тройка, как и по всем предметам, но там - школа. Куда их Софье Петровне одной на тридцать человек! С хорошим преподавателем, занимающимся по индивидуальной программе, - она еще раз, наморщив лобик, мысленно повторила это "по индивидуальной программе", прочитанное в объявлении, - язык можно выучить очень даже просто. Наташка и Валька умрут от зависти. На ежегодной встрече класса она скажет что-нибудь такое кстати, между прочим. И принесет учебники, и будет говорить о трудностях произношения по-столичному - а что у нас столица Ойкумены? Иван Андреевич, конечно, произносит по-столичному, красиво. Она хотела спросить про столицу, но урок уже заканчивался, и она только вздохнула при мысли о расстоянии, разделяющем ее с преподавателем, и еще - потому что подумала, что как поздно начались эти занятия - ей уже под тридцать, Володечка ходит во второй классик, и с Леней жизнь - ни то, ни се, разводиться страшно, кто ее возьмет с ребенком, позволит не работать? А жить плохо, ссоры. Правда, Леня у нее хороший мужчина, и при мысли об этом - если мысль приходила днем - у нее иногда начинали дрожать колени, но мало ли хороших мужчин на свете? Она еще раз, выдохнув теперь резко громко, посмотрела на мальчика - какой молоденький! И прощальным взглядом, как своего, близкого человека, проводила Иван Андреевича до двери. Она назвалась ему. Скобликова Нина, Нина, сказала свое имя так, словно голой показалась ему. Старик ничего не заметил, записал ее в тетрадь - последней, и она вздохнула снова, чуть слышно, но глубоко, глубоко, и подумала - дура-дура, встала, оправляя платье.

– Пойдем?
– спросил Хочуван, вращая глазами, - Понравилось?

– Да, - она опустила взгляд и двусмысленно улыбнулась, - понравилось! И посмотрела ему в лицо, - Очень понравилось.

– Ну!
– сказал Хочуван и обернулся, - А тебе?

Знамеровский ничего не ответил, только лицо его как-то дернулось от вопроса. Он выскочил вслед за Никулиным, дробь шагов по железной лестнице послышалась вслед за тяжелой медленной поступью Ивана Андреевича.

– Молодой, - сказал Хочуван, словно читая мысли стоящей рядом, Пойдем. Красивый язык, а? А?

Они вышли на улицу, разговаривая об ойкуменском.

– Пиво пьешь?
– спросил Хочуван, закрываясь широкой ладонью от ударившего солнца.

– Господи, какое пиво! С ума ты сошел, - она засмеялась, - Мне домой надо, меня муж и ребенок ждут.

– У-у!

– Да! А ты думал?
– Она говорила и гордо, и кокетливо, как всегда говорила о семье с мужчинами.

– Как тебя муж-то пускает на ойкуменский, а? Я бы тебя, мать, ни в жисть не пустил!

Она улыбнулась и пошла, чувствуя на спине прожигающий взгляд Хочувана. Платье у нее было легкое, открытое, просвечивающее насквозь. Каждый раз оно надевалось со скандалом - муж ревновал ко всем встречным подряд.

Теперь у нее появилось что-то свое в жизни, не только семья, теперь у нее есть вполне дозволенное, культурное занятие, которое, уж хоть ты что, никак не сможет не разрешить Леня. И маменьке его, - подумала она, придется смириться, розы свои распрекрасные самой продавать. А у нее теперь есть занятие, да.

Не торопясь, слушая двигающееся в платье тело, она вошла в дом Скобликовы жили в старом деревянном флигеле, который и официально-то не назывался домом, адрес был - строение No 8. Строение! Их собирались сносить в этом году, к ноябрьским обещали квартиру. Сколько в этом году перемен, еще подумала она, представив, как будут выносить из дома мебель, узлы, свертки, Андрюлечкины учебники. У нее тоже были книги - штук двадцать макулатурных, и она свяжет их белой бельевой веревкой в две связки.