Мы дрались на истребителях

Драбкин Артем Владимирович

Конечно, в других полках приписки вполне могли быть. В некоторых случаях нельзя же проверить. Одно дело, если на передовой, где наши войска стояли, командный пункт наведения, штаб армии в этом квадрате, тут явно все видят. Здесь уже ничего не скажешь. Все на глазах. Раз горит – факт. А то: «Над горами гнался, гнался и сбил…» Кто здесь подтвердит? Все бывало. Но у нас в основном все честно было. В нашей эскадрилье была честность.

– Как погиб Николай Краснов?

– Николай Краснов – это фигура! Скоморох у него учился. Он перед вылетом все расскажет, тактические приемы разберет. Очень грамотный был командир! Он погиб как воин. Пришла с Дальнего Востока «дикая дивизия» на «лавочкиных» под Будапешт. Под конец войны силы наши и ресурсы были на пределе, вот и приходилось снимать с Дальнего Востока. Его назначили командиром полка. Краснов повел в бой эскадрилью на перешеек между озерами Балатон и Веленце. Когда они взлетели, у него не убралась «нога», но он повел группу. Говорили, что они вели бой, но пилотировать с неубранным шасси очень сложно.

Тут теряется скорость, маневренность, расход горючего выше. Когда он вел группу на свой аэродром Кишкунлацхазе (наш полк недалеко, в Тетеле, базировался), он отстал. Видимо, экономил горючее и летел на экономичном режиме. Но все же, видать, горючего не хватило, и он решил садиться в поле на одну «ногу». А погода была отвратительная, поля и дороги развезло, и, видать, самолет завяз и скапотировал. К нам пришли пехотинцы: «Ваш там в поле лежит». Онуфриенко взял машину и поехал. Нашли они его уже мертвого. Он, видимо, пытался вылезти, в фонаре было несколько пулевых отверстий, но кабину вдавило в грязь, и вылезти он не смог. Решили, что он умер от кровоизлияния в мозг, поскольку долго находился кверху ногами.

– Были ли трудности с определением типа самолета противника?

– Я один раз чуть «пешку» не сбил. Под вечер мы вылетели с Мишей Цыкиным, Героем Советского Союза, на «охоту». Хотя он был во 2-й эскадрилье, а я в 1-й, мы дружили. Летим с Тетеля под Веленце, в тыл за озеро. Вдруг в предвечерней дымке я вижу – идет с нашей стороны через Дунай к немцам так спокойненько двухкилевой самолет. Ясное дело, Ме-110-й, вся выходка его. Наверное, к нам ходил на разведку, данные несет. Сбить надо. Я выше его метров на 500. Снизился. Вроде 110-й, а может, и «пешка». Не стреляем, но руки на гашетке. Подхожу снизу. Стрелок меня заметил и как шуранул по мне из пулемета. А я же в прицел смотрел и вроде поймал в перекрестье, только нажать оставалось. Когда он меня фуганул, пальцы на гашетку сами нажали. Раз, очередь. А потом смотрю – звезда. Я отваливаю, Мише говорю по рации: «Пешка». Думал сперва, сказать или не сказать. Потом говорю: «Вроде я его подстрелил. Сбил?» – «Да нет, вроде полетел».

Потом, когда Миша в Тетель прилетел раненный в живот, еле посадил машину, окровавленный, его сразу повезли в Будапешт, в котором стоял армейский полевой госпиталь. Мишу сам командир полка повез. Он лежал там вместе с командиром «пешки». Разговорились фронтовики на койках. Командир «пешки» заявляет Мише: «Вы, истребители, ни хрена не видите, у меня стрелка чуть не убили». – «Как, где? Не может того быть». – «Под Веленце все произошло. Дунай мы переходили, шли на разведку. Кто-то подобрался и очередь дал. Пропорол ногу стрелку». Тут Миша стал ему поддакивать: «Бывает, бывает», а сам-то понял, что это как раз мы тогда чуть эту «пешку» не сбили. Конечно, свои сбивали редко, но было, значит, и такое.

– Были случаи трусости?

– Да, были. Был у нас такой Подольский. Хорошо пел, хохол. Он уходил все время, просто бросал и уходил. Незаметно он так это делал, а после ты его ищешь, глядь – он опять пристроился. Потом опять нет его. Это уже называется трусостью. В бою лететь с трусом – риск для жизни. Дело было в июле 1944 года, мы как раз в Тростянце стояли. После одного из вылетов Краснов его отчитал при всех и сказал: «На следующее задание полетишь со мной». Вернулся Краснов один. Минут через десять-пятнадцать появился Подольский и на бреющем «стрижет траву», проскакивая над аэродромом, закладывает вираж. Развернулся и опять над аэродромом проскочил, а в конце аэродрома, видать, воткнулся в землю, мы только услышали взрыв и увидели столб дыма и огня (мы дежурили в самолетах в это время). Мы решили, что он обиделся, решил показать, что он хороший летчик. А какой он летчик?! Только пришел, молодой! Краснов тогда сказал: «Ну и дурак…»

Уходил из боя, отрывался от ведомого. А ведь ведущий и ведомый – это пара. Две пары – звено. Три звена – эскадрилья. Все взаимосвязаны в бою. И как это можно, если твоих товарищей атакуют, а ты в бой не ввязываешься. Мне эту психологию трудно понять… Наш Калашонок, мы его «Трапка» звали, – он тогда был командиром звена – сам подставил свою машину, чтобы закрыть начальника ВСС дивизии Ковалева [44] . Не случайно, когда начальство летит, так на прикрытие ставят ведомым хорошего летчика.

44

Ковалев Игнатий Петрович, майор. Воевал в составе 4, 88, 170, 164, 31 – го иап и в составе Управления 295-й иад. Всего за время участия в боевых действиях выполнил 316 боевых вылетов, в воздушных боях сбил 10 самолетов лично и 4 в группе. Награжден орденами Красного Знамени (дважды), Отечественной войны 1-й ст., Красной Звезды (трижды), медалями.

– Наказывали его? Морду били?

– Морду били, когда уже явное. У нас такого не было. А тут просто отлынивание, когда страх побеждает. Такие обычно сами погибали. Большинство из них. Ты кино смотрел «В бой идут одни «старики»? Это про нас снято, из нашей жизни, все точно. Честный фильм.

У нас самих были люди, о которых можно фильмы снимать. Кирилюк, о котором я уже рассказывал. Помню, под Будапештом нас мало оставалось. Скоморохов составил одно звено. Взлетели мы. А там «мессера». У меня таджик Абраров Рафик ведомый. Хороший был парень, но его над аэродромом «месс» сбил. Пришли «охотники», они, как глисты, друг за другом вытянутся, не как мы – фронтом. Он заходил на посадку, а они из облаков вывалились… А тогда мы только

за Дунай перелетели, к озеру Веленце идем, у него забарахлил мотор. Я ему: «Иди быстрее домой, что еще с тобой делать, собьют же». Остался я один. Без пары некомфортно. Тройку вел Кирилюк, а с ним как идешь, обязательно что-то случится. Он бесстрашный, сначала ввяжется, а потом подумает. Он чуть выше, я чуть ниже. Начался бой, и тут меня зажучили четыре «мессера». Я встал в вираж «За Родину»: мы так называли, когда крутишься на одном месте, а эти четверо меня атаковали сверху. Ну, по виражащему самолету попасть не просто, тем более я слежу и подворачиваю под атакующий истребитель, быстро проскакивая у него в прицеле. Я потихоньку теряю высоту. Начали 3000-4000, тут уже горы, а выйти из виража нельзя – собьют. Сам кричу: «Кирим, – такой был позывной у Кирилюка. – Зажали четверо сволочей! Хоть кто-нибудь на подмогу». Отвечает: «Ничего-ничего. Держись». Вроде ему некогда, надо там наверху сбивать. Крутился я, крутился. Оглянулся, а один «месс» уже горит. Кирилюк сверху свалился и его с ходу сбил. Тут один «мессер» промахнулся и недалеко проскакивает. Ага, думаю, все, теперь я с тобой справлюсь. Я подвернул машину, как дал ему. Он задымил, вниз пошел. Кирилюк: «Молодец!» Остальные двое удрали. Кирилюк был асом по сравнению с нами: 32 или 33 самолета лично сбил. Старше меня года на два, он раньше пошел на войну. Опыт у него был. Прилетели мы, я ему говорю: «Кирим, что же ты раньше не пришел? Я же тебя просил пораньше. Высота на пределе, горючего мало». Отвечает: «Я смотрел, как ты выкрутишься». Я говорю: «Ничего себе!!!» Такой он был, в критический момент только пришел. Царство ему небесное, хороший был мужик.

Но вернусь к ходу войны. Когда немцы пытались деблокировать окруженную в Будапеште группировку, наш полк сидел в засаде. Аэродром располагался у самой линии фронта под горой, а за ней были немцы. Летчиков в полку человек 16-18 оставалось. Из этой засады вылетали и на задания, и на перехват. Вот там из винтовки техник сбил «мессера». Как было дело? Наш Куклин [45] – штурман полка, лет 45 ему было – возвращался с задания. Смотрим, у него в хвосте «мессер». Кричим ему: «Куклин, у тебя в хвосте «месс»!» Он не слышит, но тот зашел и не стреляет. Наши начали палить по нему из винтовок. Попали – задымил и на аэродром упал. Техники подбежали. Побили фрица немножко, привели его. Ягода, начальник штаба, хорошо говоривший по-немецки, его спрашивает: «Откуда ты?» – «Я мадьяр». – «Откуда?» – «Из летной школы». – «Почему не сбил?» – «Пушка не стреляла». А если бы мог он стрелять, то прямо над нашим импровизированным аэродромом сбил бы Куклина. «Кто сбил?» – спрашивает у нас. Все летчики нашей эскадрильи собрались. Показываем на техника: «Да вот он». Немец «вальтер» вынимает и дарит ему на память. Все оторопели – его даже не обыскали. Разведка приехала к вечеру, забрали мадьяра. Мы стоим кто в чем: в сапогах, рубашках, начальство только в куртках. Не особенно были одеты, на летчиков не похожи, «рус Иван». А разведчики, гляжу, только посадили немца, один с него унты снимает, другой – комбинезон. Пока довезут до штаба, уже раскурочат. Вот так. Да, забыл сказать, что этот мадьяр подтвердил, что он не знал, что у нас здесь аэродром, но, видать, у него был ведомый. На следующий день нас начали бомбить и обстреливать.

45

Куклин Михаил Николаевич, капитан. Воевал в составе 193, 297 и 31го иап. Всего за время участия в боевых действиях выполнил около 200 боевых вылетов, в воздушных боях лично сбил 14 самолетов противника. Награжден боевыми орденами и медалями. Погиб 5 февраля 1945 г. на аэродроме от бомбардировки противника.

Я вылетел на задание с Горьковым [46] . Нас атаковала пара самолетов, которые мы приняли за «мессера». На самом деле это оказались два «яка». Горьков от них в пике ушел, «мессер» от такого маневра сразу отставал, а «як» легкий, от него так не скроешься. Я вошел в пике, забыл закрыть жалюзи, оторвалась одна щечка, но мотор работает, машина управляема. После «яки» разобрались, когда звезды увидели, и отвалили. Возвращаемся на аэродром. Сажусь и колесом попадаю в воронку от снаряда. Самолет встал на пропеллер и качается. Думаю: «Сейчас меня накроет». Но покачался, покачался и остановился в этом положении. Технари подбежали, они уже знали, что и как делать – не в первый раз. Опустили машину аккуратненько и отвезли на стоянку. А к вечеру идет пехота через наш аэродром. Нам говорят: «Вы чего сидите? Отступаем!» Онуфриенко звонит в штаб армии. Ему: «Сидите, ждите приказа. Вы что, трусите?» А пехота идет мимо нас: «Немцы сейчас здесь будут. Сотрут вас в порошок. Чего сидите?» Что делать? Онуфриенко и туда и сюда. Никто приказ не дает. Тогда он спрашивает: «Ребята, у техников машины есть?» – «Есть». – «Садитесь, и за Дунай».

46

Горьков Борис Сергеевич, старший лейтенант. Воевал в составе 31-го иап. Всего за время участия в боевых действиях выполнил 250 боевых вылетов, в воздушных боях лично сбил 12 самолетов противника. Награжден орденами Красного Знамени (дважды), Отечественной войны 1-й ст., медалями.

У меня самолет был поломан. Дали приказ сжечь неисправные машины. Рацию жалко было, такая рация хорошая попалась, а то бывает, такая попадется – один треск в ушах стоит. Снять ее хотел, но Иван Филиппов, у которого я должен был в фюзеляже лететь, закричал, что некогда. Вообще-то он прав был – уже сумерки сгущались. Я парашют сунул в фюзеляж и сам туда подлез. Садились уже в темноте, но все нормально, и техники успели на переправу у Тетеля. Даже командира нашего не наказали за то, что он взял ответственность на себя, а приказа сверху не дождался.