Мы дрались на истребителях
Шрифт:
В то время чаще всего мы выполняли задачи ПВО кораблей и военных баз. Сидели все время в кабинах и ждали ракету. Вылетали, например, на прикрытие бомбардировщиков, если за ними гнались истребители противника. С бомбардировщиками обычно ходили истребители непосредственного прикрытия, но они-то не могли отойти от бомбардировщика – откровенно говоря, считаю, что глупая была такая обстановка. Прикрывающие истребители должны были быть «приклеены» на определенном расстоянии от бомбардировщика и не должны были никуда от него отойти.
Это значит, что он идет на скорости 300, и ты должен был идти
Потом делали немного по-другому. Сопровождали мы на Котку бомбардировщики Ту-2 [84] – аж темно было в небе от самолетов! Мы были на высоте восемь с чем-то тысяч, а бомбардировщики шли на шести тысячах. Мы в «ударной» группе, а непосредственное прикрытие шло пониже. Наша задача была следить за истребителями противника.
84
Имеются в виду Пе-2 12-го гпбап КБФ.
Когда на Котку водили штурмовиков, мы шли на «лавочкиных» звеньями по четыре самолета на разных высотах с превышением в 1500 метров над «илами» и группой непосредственного прикрытия. Тут мы могли контролировать ситуацию, видели всю эту массу самолетов под собой. Случись что – ты свободен в маневре и можешь ответить на атаку атакой.
А самолеты непосредственного прикрытия… я даже не представляю. У них задача, чтобы к бомбардировщикам никто не смог приблизиться даже, так что там надо было постоянно крутить головой. Но, с другой стороны, ты не должен терять своего ведущего, а если ты постоянно крутишься, то либо ты держишь строй и тебя убьют, и бомбардировщик тоже, либо ты крутишься, тогда можешь оторваться от бомбера – опять не то… Очень сложно было, особенно если у летчика отсутствовал опыт.
Вот как-то раз, по-моему осенью 44-го, увлеклись мы прикрытием и прозевали «мессеров». Когда оглянулся назад, смотрю – уже прямо почти вплотную подходит к нам пара «мессершмиттов». Тут уж делать нечего было, я по радио «илу» сказал: «Сматывайся!» – чтоб он понял, в чем дело. А я был в таком положении, что если я сейчас поверну, то себя подставлю под удар. Я сразу ведомому говорю: «По скоростям!» – газ добавляю, в горизонтальном полете отрываюсь, чтоб себя не подставлять, и потом резко полез вверх. Смотрю, они отстают.
Таким образом, ты в дурном положении оказываешься – получается, я не должен бросать «ил» и должен его сопровождать до конца. С другой стороны, хотелось вступить в бой – есть преимущество: я сверху нахожусь, с переворота можно было атаковать. Двоякое положение.
«Ил» уже на бреющий перешел, и я его потерял, а в отношении «мессеров» находился в самой удобной позиции. Расстояние было метров 800—1000 – сделать переворот и с пикирования попытаться атаковать. Но… все вот эта наша обязаловка – по приказу я должен идти в непосредственной близости от «ила»,
Почему у нас столько людей гибло при прикрытии? Получается, кого-то сбили, а ты иди дальше по прямой. Инициатива должна быть у человека! А в первые годы в сопровождении вообще вплотную ходили! Крыло в крыло с бомбардировщиком! Это давало только бомбардировщикам успокоение – с ними идут истребители, а толку-то от этого? Стрелок лучше мог обороняться, чем истребитель. Так что, несмотря на такие приказы, летчики все равно вступали в бой, иначе ты бомбардировщик не защитишь никак. У истребителя должна быть свобода, он должен думать своей головой.
Вылетов за войну у меня было 48. На корректировку летали мы 1 раз.
– Самолеты были «привязаны» к летчику?
– Конечно, у каждого свой был!
– Вы помните его бортовой номер? Как самолеты окрашивали?
– «60». Номер «60» у меня был. По-моему, все они были зеленого цвета, и снизу – голубой.
– Каково ваше мнение о Ла-5?
– Я летал на Ла-5, а после войны и на Ла-7, Ла-9 и Ла-11 (этот, правда, тяжелый был и подходил больше для разведки и сопровождения).
Так вот, Ла-5 вообще-то был очень хорош – очень строг при взлете и посадке, но в воздухе, наоборот, очень прост и легко удерживался, легко выходил из штопора. У Ла-5 было две пушки, стрелявшие через винт – очень хорошие, надежные.
Сложность Ла-5 заключалась в том, что при левом вращении винта при посадке давление на левую стойку шасси становится больше. Даже еще находясь в воздухе перед посадкой, при падении скорости надо было очень умело удерживать самолет. Бывали случаи, что самолет просто переворачивало на посадке.
Первое время я фонарь открывал, чтобы на посадку пойти. Открывал фонарь, выглядывал, потому что лоб был здоровый – ничего не видно. Попали мы на аэродром на Ладожском озере, там по краям песок, а посередине полоска метров двадцать – когда садились на эту полосу, ничего не было видно. У «чайки» все-таки лоб был поменьше. Само пространство было небольшое до мотора. А на «лавочкине» мотор был гораздо больше. При посадке приходилось изворачиваться – делать змейки. Вот когда на «кобре» летал…
– Вы и на «кобре» летали?
– Да, летал. На П-39 и на П-63.
Заканчивается война, переучиваемся на «кобру». «Лавочкины» уже списывают – «кобры» пришли. Прилетаем в Мамоново, учебных самолетов нет. В самолет садится командир полка. Первое, что делали, – это пробежку: на самолете разгоняешься, убираешь двигатель, заруливаешь, потом только взлетали.
Я когда сел на «кобру» первый раз… после «лавочкина» – как игрушка. Во-первых, вход в кабину через дверь; во-вторых, на «кобре» обзор был несравним с «лавочкиным» – видно было, куда рулишь.