Мы дрались на истребителях
Шрифт:
– А что вы думаете о немецких летчиках?
– Асы у них были хорошие: по 200 с лишним сбивали, как я узнал после. У них был опыт, у них было больше практики. Как-никак прошли войну на Западном фронте, Сахару. У нас старые кадры соответствовали их уровню, молодежь подтягивалась. Потом уже, когда опыт приходил, вроде и у нас неплохо стало получаться. Основной костяк полка мог с ними драться на равных, а в отдельных случаях и бить их. Мы их не боялись. Они летчики, и мы летчики. Возникал азарт, подобный спортивному, хотелось уничтожить врага, доказать, что ты сильнее.
А выбросившихся с парашютом
– Когда вы получили свою первую награду?
– В августе 1944-го. Это был орден Отечественной войны второй степени. Но у нас в этом смысле строевой отдел плохо работал. Об этом все говорили. Взять 5-й полк или 107-й – там все отлично. Там через три месяца звания присваивали. А я так всю войну и прошел младшим лейтенантом. Но тогда никто об этом особо не думал, и о наградах тоже. Все разговоры, зависть и обиды пошли после войны. Помню, мы встречались на День Победы. В третьей эскадрилье был хороший летчик Иванов. Вроде на него было представление на Героя, но почему-то не дали. Он тогда приехал пообщаться, увидел своих однополчан, которые, может быть, летали хуже, но были награждены. И больше он на наши встречи не приезжал. Он был явно обижен, даже высказывался по поводу.
А в войну было проще. Дали Героя Женьке Савельеву, он в Москву ездил из Саратова получать Звезду. Встретили его мы на обратном пути, в Борисоглебске. Там делали пиво хорошее, но в продаже его не было. Собрали все ордена, нацепили на Женьку и послали его к директору. Его только спросили: «Сколько?» – «Бочонок». Ему тут же принесли.
– Деньги за сбитые давали?
– Да. Не могу вспомнить точно: тысячу или две. Но деньги давали на расчетную книжку, а не сразу на руки. Зарплату не давали. Существовали расчетные книжки.
– Как относились к другим родам войск?
– Летчики всегда были с гонором. Пехота – тьфу, мы сверху! Но танкистов уважали. Танкисты есть танкисты. Понимали, что у них за труд.
– Как подтверждались сбитые самолеты?
– Фотокинопулеметов у нас не было.
– А свои сбитые отдавали тем, кто на Героя шел?
– Ничего не могу сказать, была такая молва. Недавно я встретил одного баскетболиста, у него сын капитан команды. Спрашиваю: «Играет сын?» – «Играет. Кто-нибудь подведет, а он бросает». Так и у нас в авиации.
– Тяжело было переходить от военного времени к мирному?
– Когда война закончилась, первой мыслью было: «Слава богу, мы не будем стрелять и по нам не будут». На парад я съездил, приехал с него в Германию, потом в Чехословакию, в Венгрию, потом в Австрию. В Австрии по нашим самолетам гады еще постреливали ночью трассирующими. Были у нас там тренировочные ночные полеты. Но все равно мы знали, что войны уже не будет. И переходить к мирному времени мне не было тяжело. Что самое удивительное, мне после войны даже не снилась война. Да и сейчас больше спортивные сны снятся. Я ведь судья республиканской категории по лыжным гонкам. 15 лет отработал в Городском
А на Великой Отечественной я воевал за Родину. У нас даже символ этого был: под знаменем летали. Защита Родины – дело само собой разумеющееся, вот и не снится. Я даже не помню, когда в последний раз с истребителем противника встречался.
Источник:
ЦАМО РФ, ф. 11 гиад, оп. 1, д. 21 «Приказы дивизии» (за 1945 г.).
Васильев Александр Филиппович
Родился я 19 апреля 1923 года в глухой деревушке Люто головая под Псковом. Когда мне был год, у меня умер отец (он участвовал в Первой мировой войне и болел туберкулезом). Мать вышла повторно замуж за двоюродного дядю моего отца. И сама умерла, когда мне было семь лет. Остался я с отчимом.
Поступил я в школу, окончил семилетку. Решил поступить в педучилище в Ленинграде, поехал сдавать экзамены. Был я в числе лучших учеников в классе. А там, в Ленинграде, засыпался на экзамене, когда попросили разобрать предложение по членам. Нас ведь как учили: я знал подлежащее, сказуемое и второстепенные члены предложения, но какие именно второстепенные члены – скажем, обстоятельства места, обстоятельства образа действия, обстоятельства времени, – я этого ничего не знал. Вот и не прошел в педучилище.
Поехал обратно в деревню. Там назначили меня помощником счетовода, хоть и было мне 14 лет. Сидел я в конторе, зимой участвовал в лесозаготовке и готовился к поступлению. В следующем году поехал еще раз, уже в город Луга, там тоже было педучилище. Я сдал экзамены, прошел по самой нижней кромке, но все-таки меня зачислили. И, скажу, потом я был в классе педучилища в числе лучших учеников.
В то время прошла эпопея спасения челюскинцев. Летчики были героями! На это наложилась моя детская тяга к небу. Я не думал, что стану летчиком. А тут при училище создали планерный клуб, и я, конечно же, в него записался. Как мы летали? У нас были планеры, которые таскал самолет, были планеры, которые запускал трактор. Представь, такой барабан, на него наматывался трос: барабан крутился, подтягивая планер, и он поднимался метров на триста. Наконец, были самые простые планеры, которые запускались тремя толстыми резиновыми жгутами, как камень из рогатки. На таком планере можно было пролететь метров 50 на высоте нескольких метров. Я летал на таком планере.
Когда я учился на третьем курсе педучилища, из города Боровичи Ленинградской области приехали представители тамошнего аэроклуба. Им нужно было набрать дополнительную группу из 12 человек, и вот они приехали к нам отобрать несколько недостающих курсантов. В тридцатые годы в аэроклубах занимались без отрыва от производства. То есть ребята работали, учились и в свободное время летали. А перед войной подготовка курсантов в аэроклубе была организована с отрывом от производства. Я, поскольку летал уже на планере, был зачислен в эту группу. По моей просьбе из училища взяли моих друзей: Колю Дронкина, Колю Михайлова и Колю Тимофеева… Все они потом погибли, вечная им память. Лужские ребята нас собирались даже побить, потому что из педучилища взяли 4 человека, а из всего города только восемь. Несправедливо, конечно, по отношению к ним.