Мы дрались с «Тиграми»
Шрифт:
Даю команду на батарею. Оттуда по телефону докладывают:
— Выстрел! — Это значит, что снарядуже летит к нам.
Громко кричу пехоте:
— Ложись!
Все прижались к земле. А новый комбат горделиво приподнимает свою голову, чтобы лучше увидеть разрыв. Наверное, он не знал, что падение тяжелого гаубичного снаряда сопровождается жутким шипением. По нынешним нашим меркам, этот звук сравним с ревом взлетающего над головой реактивнного самолета. И вот в момент подлета моего снаряда в районе нашего расположения возник этот страшенный рев. Комбат от неожиданности со страхом рухнул на землю. Тут же прозвучал мощный разрыв снаряда. Когда пролетели осколки, комбат пришел в себя:
— Твою мать!
По поводу моего награждения гуляли мы всю ночь. Я — человек не пьющий, поэтому, поддерживая тосты все новых и новых поздравляющих, так наклюкался, что, не помня себя, уснул прямо в обмундировании поверх кровати, на которой сидел за столом.
Как один капитан двух генералов напугал
Проснулся я после пирушки только поздно утром. В комнате никого нет. Я лежу на сорванной с ножек сетке кровати, почти на полу. Ну, думаю, от души плясали. Да и на кровать ко мне подсело не менее десятка человек.
Не успел как следует продрать глаза, раздается сильный прерывистый стук в окно. Сразу понял: что-то случилось и, чувствую, что-то неординарное, иначе никто не посмел бы так тревожить меня. Знаю, что все три мои батареи стоят в полной боевой готовности на западной окраине городка, хотя до передовой в сторону Вуковара более двадцати километров. Ноу нас выработалась привычка: всегда быть начеку. Охранение тоже всегда бдительно. В комнату влетает взмыленный, запыхавшийся командир орудия 3-й батареи сержант Браилко:
— Товарищ капитан, на нашей батарее два генерала, наш и югославский! Вас требуют!
— Пошли, — говорю.
Поднимаюсь, и мы не идем, а бежим — генералы ждут!
— Товарищ генерал, — докладываю своему комдиву, — первый дивизион готовит материальную часть к боям. Командир дивизиона капитан Михин.
— Покажи нам, капитан, как работают орудийные расчеты при стрельбе из гаубиц. Югославский генерал Вуйович хочет посмотреть, — говорит наш генерал.
Югослав протягивает мне руку и спрашивает по-сербски. Поняв вопрос, я тут же начал отвечать. Но гость движением руки останавливает меня. Смотрю, из-за его спины выходит девица, тоже в форме Югославской народной армии. Она переводит сказанное генералом на русский язык. А мой ответ — на сербский. Так, с помощью переводчицы, мы беседуем с гостем.
Будучи дружески расположенным к югославам, воюя вместе с ними против немцев, освобождая их Родину от оккупантов, в данный момент я недоумевал: зачем такая формальность с переводчицей, мы же хорошо понимаем друг друга? И вдруг понял: ан нет, нужен перевод. Эдак он подчеркивает свою независимость, в какой-то мере отдаляется от нас, советских, — представляется не как генерал дружественной армии, а как иностранец. Ах ты, негодяй! — зло подумал я. Под обстрелом твои подчиненные подмой бок жмутся, огнем своих батарей я спасаю их от смерти, а тут он девчонкой от меня отгораживается!
Югослав меж тем кратко сообщил мне, что на вооружение их армии поступили советские гаубицы 122-мм калибра, поэтому он хотел бы посмотреть работу орудийных расчетов на таких гаубицах. Мы, конечно, с удовольствием сейчас ему это покажем. Но выкрутасы с переводчицей заставляют меня задуматься: мы не только поставляем им орудия, но и учим их стрелять из них, а он так ведет себя. Сейчас ты у меня увидишь настоящую стрельбу!
— По местам! — подаю команду.
Гость выставил перед глазами руку, смотрит на часы, засекает время, которое пройдет от подачи команды до производства учебного «выстрела». На самом-то деле стрелять некуда: фронт за двадцать километров, а гаубица бьет только на двенадцать. Поэтому мы должны только обозначить стрельбу, а выстрелов не производить.
В
— По пехоте, бризантной гранатой, трубка десять, заряд полный, прицел сто, батарее, один снаряд, огонь! — последовала моя команда.
Натренированные в боях расчеты быстро и ловко делают свое дело: наводчики ставят прицелы, замковые поднимают стволы и открывают затворы, ящичные подают протертые снаряды, установщики свинчивают колпачки и ставят трубку, снаряды уже у заряжающих, те с силой загоняют полуторапудовых «поросят» в казенники, вставляют вслед за ними заряды, замковые закрывают затворы, наводчики отчаянно рвут боевые шнуры — и неожиданно для всех раздаются четыре громовых выстрела! Нашего генерала чуть кондрашка не хватил — раскрыл рот, глотает воздух: «А-а-а!» — и ничего сказать не может. Довольный быстрой работой расчетов, только что улыбавшийся генерал-югослав, в испуге опустив руку с часами, тоже немеет.
— Да что же ты делаешь, твою мать?! — зло кричит на меня генерал Миляев. — Куда же ты стреляешь?! Фронт-то за двадцать километров!
— Смотрите в небо, — показываю им рукой поверх орудий, — там сейчас разорвутся снаряды.
Но генералы никак не могут прийти в себя от неожиданных выстрелов — не успели ни увидеть ничего в небе, ни понять. В растерянности они зло оглядываются на меня. А в голубом бездонном небе, высоко-высоко над нами, показались четыре белых облачка-«барашка» от воздушных разрывов наших снарядов, тут же глухо стукнули их отзвуки на земле. Радостные огневики любуются плодами своей работы, а генералы ничего не видят. Сейчас вы у меня все увидите и услышите! — зло подумал я.
— Трубка три, четыре снаряда, беглый, огонь! — даю новую командуй.
Не успели генералы опомниться, как батарея разразилась шестнадцатью новыми скорыми громовыми выстрелами. И тут же невысоко в небе, буквально над нами, как при праздничном фейерверке, из ничего появилось множество белых «барашков». Вслед за яркими вспышками в небе, как эхо только что прозвучавших выстрелов, послышалась частая дробь разрывов. Такое мог не увидеть и не услышать только мертвый!
Полюбовавшись происшедшим, генералы сомкнули рты, повеселели и заулыбались. Страх, гнев, растерянность и непонимание исчезли как не бывало.
— Ну, ты даешь, капитан! До смерти напугал нас, — примирительно сказал генерал Миляев.
— Быстро работают ваши расчеты, — похвалил нас на русском языке и гость, позабыв про переводчицу.
Укрощение строптивого
Новый командир 2-й батареи, заменивший Щеголькова, был из взводных, под моим присмотром он успешно осваивался с должностью. Батарея исправно поддерживала пехоту. Это меня успокоило. Но вот однажды узнаю от связистов, которые всегда все знают, что во 2-й батарее снова неблагополучно. Рядовой разведчик из матерых уголовников, некий Майданов, подмял под себя молодых офицеров и стал распоряжаться в батарее. Будучи ранее ординарцем у Щеголькова, он старательно прислуживал ему, доставал спиртное, передавал распоряжения командира старшине и на кухню, а потом от его имени и сам стал распоряжаться в батарее. Свою власть над людьми Майданов сохранил и после выдворения Щеголькова. Все в батарее боятся и слушаются его. Сам он вместо передовой находится на кухне, ничего не делает, отъедается, и нет на него никакой управы. Не командир взвода решает, кому из солдат быть на передовой, кому — в тылу, а Майданов. Кто же такой Майданов, откуда он взялся, каким образом удается ему держать власть в батарее?