Мы дрались с «Тиграми»

Драбкин Артем Владимирович

Жизнь в Монголии особая. Люди на конях со всеми пожитками, вплоть до юрт, перемещаются вместе с большими отарами овец от одного пастбища к другому. В более северных районах встречаются в низинах одинокие оазисы, отдаленные друг от друга на сотни километров. В них-то и теплилась жизнь: вода, скудная растительность, кочевое население.

Однажды к нашему лагерю подъехало на маленьких мохнатых лошаденках десятка полтора всадников-монголов с длинными шестами в руках. Это были пастухи. Мужчины и женщины. Они спешились метрах в пятидесяти и долго молча рассматривали лагерь. Изредка до нас доносились возгласы удивления, вытянутыми руками они показывали друг другу изумившие их предметы. Самое большое впечатление произвели наши трофейные бельгийские битюги с короткими хвостами, их мы впрягали

в качестве корневых в дышла орудийных передков. Мы тоже с любопытством смотрели на кочевников. Тела всех были плотно закрыты одеждой — наверное, от песка и солнца. На мужчинах — плотные темные рубашки и узкие брюки; на женщинах — то же самое плюс длинные и широкие разноцветные юбки-колокола. Некоторые дамы, не сходя с места, держась за руки своих кавалеров, на пару минут приседали. Когда они уехали, наиболее любопытные наши солдаты обнаружили в местах приседаний мокрый песок и еще кое-что. В пустыне скрыться от посторонних взоров невозможно, поэтому естественная надобность справляется там, где человек находится в данную минуту. Когда мы после возвращения из похода посетили город Чойбалсан — вторую столицу Монголии, то подобное наблюдали прямо на базарной площади.

Удивляли нас не только местные монголы, но и наши старшины. Однажды в моем дивизионе после обеда, на котором присутствовал комполка Рогоза, старшина дивизиона Макуха обратился к нам:

— Товарищи офицеры, не хотите ли выпить холодного чешского пива?

Мы восприняли это как шутку, сразу вспомнив, как перед самым отъездом из-под Праги наслаждались прекрасным чешским пивом.

— При такой жаре мы и за прохладную воду были бы благодарны, — ответил майор Рогоза, — о пиве теперь можно только мечтать.

Старшина невозмутимо удалился, а через некоторое время появился с канистрой:

— Держите кружки!

И верно, в канистре оказалось холодное пиво! Двухсот литров — по алюминиевой кружке на каждого — хватило на весь дивизион. Ай да Макуха! В тайне от всех из самой Чехословакии вез бочку пива, и в дороге хранил ее под ветошью для чистки пушек, и здесь, в Монголии, на стоянках непременно выкапывал глубокую яму, охлаждая драгоценный напиток.

За время стоянки на реке мои разведчики поймали с десяток небольших бесхозных монгольских коней, прямо с седлами. Скорее всего они отбились от своих хозяев и блуждали по пустыне. Разведчики догнали табун, окружили и с трудом, но оседлали всех коней, кроме вожака. Хотя с конями нам обращаться было не впервые, этих «мышат» не так просто было объездить и приручить. Они дичились. Не скакали, а быстро-быстро бегали. Не ели овес. Если во время скачки такая лошадь замечала на почве небольшую нору или кочку, тут же, с испуга, на полном скаку всем телом бросалась в сторону — да так неожиданно и резко, что всаднику удержаться в седле было практически невозможно, он неминуемо падал в противоположную броску сторону.

Самый крупный из пойманных, почти с наших коней ростом, удивил всех — вороной, быстрый, с какими-то отчаянно-безумными большими черными глазами, озверело смотрящими из-под прядей длинной распущенной гривы. Это был вожак табуна. Седла на нем не было, удалось, правда, накинуть ему на шею петлю. Так и подвели его ко мне, держа за шею на растянутых в стороны веревках:

— А этого мы дарим вам, товарищ капитан!

Боясь приблизиться, концы веревок едва удерживали в руках по два десятка самых увесистых солдат.

Молодой жеребец возглавил отбившийся от монголов-хозяев небольшой табун, на что у него хватило смелости и силы. А вот опыта было маловато. Табун ушел из предпустынных долин в пески и заблудился там.

Сильный жеребец никого и близко не подпускал к себе. Он брыкался, рвал зубами, ухитрялся ударять даже туловищем всякого, кто хотел подойти поближе. И все-таки ребята сумели взнуздать ретивого коня, накинуть и закрепить на нем седло:

— Садитесь, товарищ капитан! На таком коне только вам подобает ездить!

И как ни опасно, даже страшно было садиться на мощного дикого жеребца, делать было нечего: я — командир, старший по должности, в глазах подчиненных — самый спортивный, самый бывалый, хотя молодой, но никогда ничего не боявшийся на войне человек.

С большим трудом, с помощью десятка солдат водрузился в седло, еще успел схватиться за повод, сунуть ноги в стремена — и тут началось! Вольный конь, на котором никто никогда не сидел, чего только не вытворял, чтобы сбросить с себя человека. Взвивался свечой вверх, вскидывался на задние копыта, подбрасывал круп так высоко, что едва не кувыркался вперед через голову. А когда перестали его держать, пустился в такой бег — только ветер свистел в ушах! И только когда его смоляная спина покрылась белой пеной пота, а от всего тела повалил густой пар, скакун, глубоко дыша, перешел наконец на шаг. С тех пор я стал постоянно ездить на Монгольце, как мы прозвали этого норовистого коня.

И все же дважды он сбрасывал меня на землю. Последний раз, правда, без злого умысла. На быстром скаку Монголец увидел на ровной, как стол, степной тверди едва заметную редкую норку-лаз степного тарбагана. Мгновенный рывок в сторону — и я, выскочив из седла, на полном скаку повис вниз головой на левой ноге сбоку лошади. Сапог застрял в узком монгольском стремени, никак не удавалось освободить ногу, мимо глаз мелькали мощные копыта несущегося во весь опор коня. Ни упасть, ни оторваться я не мог. Того и гляди копыто левой задней ноги размозжит мне голову. Что делать?! Изогнулся, схватился рукой за ремень стремени, подтянулся и другой рукой, как это делают наездники в цирке, вцепился в седло. Кое-как освободил ногу и кубарем полетел в песок.

Потом я приручил этого своенравного быстрого коня, и он обеспечивал мне большую подвижность. За считаные минуты я объезжал во время движения километровую колонну дивизиона; мог выскочить вперед и догнать разведчиков.

В глубь пустыни Гоби

В последние дни июля мы совершили свой первый трехдневный переход на юг на 140 километров в глубь пустыни, в выжидательный район Араджаргаланта Хид. То было тяжелое испытание как для людей, так и для конского состава. Обжигающий ветерок. Мелкий-мелкий, как пыль, раскаленный песок. Колеса пушек и повозок увязают в песке, кони тянут, упираются изо всех сил и быстро устают. Люди, даже ездовые пушечных упряжек, бредут рядом с конями и едва не падают, вытаскивая ноги из раскаленного глубокого песка. Пропал аппетит у людей и лошадей, на привалах единственное желание — хотя бы глоток воды. А пить нечего, вода кончилась. Уже давно послали за водой к прежней стоянке, а машин все нет и нет. Начали волноваться: может, моторы перегрелись, вода в радиаторах выкипела? Что будем делать в пустыне без воды? Наконец показались машины — в резиновых мешках, в бочках, термосах они везли вожделенную влагу. Каждому человеку выдали на сутки по фляге воды (0,7 литра), коням — по полведра. «Студебеккеры» с гаубицами на прицепах и остальные шесть машин перемещались вслед за конным обозом перекатами от привала к привалу, то есть оставались на месте стоянки, а потом догоняли нас у следующего бивака.

После первого трехдневного перехода последовал новый, 120-километровый марш, строго на восток, в исходный район трех колодцев Хуре Худук. Потом еще 50 километров, снова на восток, к озеру Сангиндалай Hyp, в район сосредоточения дивизии. Куда мы и прибыли 7 августа.

От озера Сангиндалай Hyp до Халахара

Боевой приказ о наступлении на части японской Квантунской армии мы получили утром 9 августа, сразу после объявления Советским Союзом войны Японии.

В то же утро мой артдивизион первым двинулся на юг, в пустыню Гоби, на встречу с японскими самураями. Через сутки за нами по проложенной дивизионом дороге должна последовать вся дивизия — с конной разведкой, саперами, моторизованными подразделениями, пехотой, артиллерией и тылами.

К тому, что я иду всегда впереди, будь то особо опасный бой, неизведанная местность или сложный переход, я уже привык. Видимо, и на этот раз начальство посчитало, что я, несмотря на свою молодость, являюсь самым грамотным и самым опытным офицером во всей дивизии, который сумеет с помощью примитивного компаса проложить дорогу в пустыне и выиграть бой при возможной встрече с японцами.