Мы дрались с «Тиграми»
Шрифт:
Фляжка алюминиевая для воды — на 0,7 литра. Иногда были стеклянные, в чехле.
Котелок алюминиевый, приплюснутый, с крышкой, которая защелкивалась алюминиевой же скобой. Эта скоба являлась и ручкой, когда в крышке несут второе блюдо, а первое — в котелке.
В стрелковую дивизию времен Великой Отечественной войны входили:
Три стрелковых полка по 2,5–3,0 тысячи человек — пехота. Полк состоит из трех батальонов. Стрелковый батальон (800 человек) — основная тактическая боевая единица дивизии.
Один артиллерийский полк — 2,0–2,5 тысячи человек, 32 орудия.
Штаб дивизии.
Саперный батальон — наводит переправы, ставит колючую проволоку и мины перед передним краем. Строит блиндажи начальству.
Разведывательная рота.
Рота связи — обеспечивает связь полков с командованием дивизии.
Противотанковый
Зенитно-пулеметная рота.
Минометный батальон.
Пулеметный батальон.
Учебный батальон. В нем готовят из рядовых солдат сержантов — командиров отделений и орудий.
Рота химзащиты.
Медсанбат.
Тылы — обеспечивают жизнь и бой всех четырех полков — питанием, боеприпасами, амуницией и т. д.
Полевая хлебопекарня.
Ветеринарный лазарет — лечит лошадей.
Автомобильная рота — осуществляет перевозки, подвоз.
Политотдел. В дивизии 16 первичных и 87 ротных парторганизаций, 16 первичных и 126 ротных комсомольских организаций. В каждой из них — парторг и комсорг. Офицеры-политработники подчиняются политотделу.
Прокуратура и суд.
Особый отдел и СМЕРШ (Смерть шпионам) — контрразведка.
Редакция дивизионной газеты.
Оркестр, клуб. Начальник-дирижер, певцы, певицы, танцоры и др.
Полевая почта.
Магазин военторга.
При формировании — в дивизии 12 тысяч человек. Из них воюют с немцами менее половины всего личного состава. Остальные обслуживают, агитируют, лечат и т. д.
Воюют, пока остается в дивизии 2,5–3,0 тысячи человек. А пополняют кавдый раз всего до 6–7 тысяч. Но ведь выходят из строя люди в основном на передовой. Их-то, оставшихся, со всей дивизии (9 батальонов) и сводят в один батальон, он и воюет. А в тылах — штабы, политотдел, службы вещевые, продовольственные, арт-снабжения, горючего, хлебопекарня, суд, прокуратура, особый отдел, банно-прачечный отряд, почта, магазин, клуб, оркестр, певцы и танцоры. Кому они пели? Непонятно. Ни они на передовую не ходили, ни к ним — с передовой. Немца-то не оставишь без присмотра!
Глава девятая
ПО ПЯТАМ ВРАГА
Конец августа — сентябрь 1943 года
Спасибо Капитонычу!
Обескровленная после харьковских боев дивизия с боями продвигалась по Украине. Наша задача: не дать закрепиться противнику, на плечах врага продвинуться как можно дальше на юг. Немцы отступали от села к селу, от одной лесозащитной полосы к другой — и всякий раз каждое село, каждую полосу мы вынуждены были брать с бою! Они сидят с пулеметами в окопах полного профиля, стреляют по атакующим, а мы бежим на их стреляющие пулеметы по ровному голому жнивью. Но главная наша беда — это отсутствие снарядов. А как без снарядов выковырнешь фашистов с очередного рубежа?! Я со своей гаубичной батареей поддерживал батальон капитана Абаева, а это значит — все время находился вместе с атакующими, и, по мере нашего продвижения, следом переезжали повзводно на новые огневые позиции и орудия моей батареи.
Вот и на этот раз бежим мы с телефонистом рядом с комбатом в цепи наступающей пехоты. Бежим мы за отступающими немцами, перемещаясь от одного омета соломы до следующего. Дело происходит в последние дни августа, в поле тепло, солнечно, хлеба все убраны, куда ни глянь — чистым золотом светится ровное жнивье, по нему тут и там беспорядочно разбросаны высокие, еще не успевшие осесть и уплотниться ометы душистой соломы. Пехота обегает ометы, а мы с комбатом Абаевым вскакиваем на каждый, чтобы сверху лучше все видеть. Смотрим, немецкая пехота заскочила в лесополосу. Едва наши солдаты, а их в батальоне человек пятьдесят осталось, приблизились к этой полосе метров на двести, как неожиданно навстречу им из лесопосадки вываливается густая черная цепь фашистов — человек двести! Противник контратакует свежими силами! Наши бойцы оторопели, залегли. А немцы, стреляя на ходу, изо всех сил бегут нам навстречу, и с флангов по атакующим открывают огонь вражеские пулеметы.
Наши пехотинцы испугались такой силищи и один за другим начинают отползать назад, потом все поднялись и бросились бегом отступать. Я ударил своими снарядами по немецкой цепи — фашисты залегли. Абаев соскочил с омета и с поднятым над головой пистолетом побежал останавливать убегающих солдат — на ходу пятится назад, стреляет вверх, ругается, но никак не может остановить свой отступающий батальон. И в этот критический момент боя у меня вдруг прекратилась связь с батареей! Наверное, порвался телефонный
Повернулся назад и продолжаю смотреть, как удаляется от меня на нашу территорию проклятая густая черная цепь немецкой пехоты. Ах, как нужна сейчас мне связь, чтобы своими снарядами остановить немцев! Вдруг в телефонной трубке захрустело, и басок Минеева:
— «Коломна», какслышишь?
— Прицел двадцать, батарее, огонь! — вместо ответа кричу команду.
Положил несколько снарядов перед бегущей цепью врага, немцы залегли. Открываю беглый огонь по лежащим. Они сначала медленно стали отползать назад, а потом дружно вскочили и бросились бежать восвояси. Я переждал, пока они минуют мой омет, отпустил их на голое жнивье — и уж тут-то я разговелся немчурой как следует! Мои снаряды рвались в самой гуще убегавших немцев! Их оставалось все меньше и меньше! Когда я добивал последние группки убегавших к посадке фрицев, на омет вскочил запыхавшийся Абаев. Его батальон преследовал теперь уже отступавших немцев. Наблюдая избиение фашистов, он завизжал от радости!
— Вон, еще двое поднялись, ковыляют к посадке! Уларъ по ним! — умоляет меня.
Прозвучала в трубку новая команда на батарею. Взрыв — и немцы уничтожены.
Когда все немцы были перебиты и я успокоился от пережитого, стал разбираться, почему же во время боя подвела нас связь.
— Почему не было связи?! — необычайно строго спрашиваю по телефону у сержанта Минеева, командира отделения связи моей батареи, сейчас сержант находится на огневой позиции у орудий в двух километрах сзади меня за бугром, а я — на наблюдательном пункте на передовой.
— Подо мною снаряд разорвался, — не объясняет, а жалуется мне сержант, — поэтому и не было связи, товарищ старший лейтенант.
Любому другому я бы сказал вгорячах: брешешь, сержант! Уж больно дорого обошлось нам на передовой это десятиминутное отсутствие связи в самый критический момент боя: я не мог стрелять батареей по немцам, пехота под натиском превосходящих сил противника отступила и понесла потери, а сам я чуть к немцам в плен не попал. Но сержанту Минееву я ответил более сдержанно:
— Ты в своем уме, Капитоныч?! Как это: под тобой снаряд разорвался, а ты разговариваешь со мной!
— Так точно, товарищ старший лейтенант, подо мною разорвался снаряд. Не верите — приходите и посмотрите, — в голосе сержанта слышалась такая обида, такая горечь и такое разочарование в самом близком ему человеке, который почему-то не поверил ему, что мне вдруг стало жалко его.
С сержантом Минеевым у меня сложились самые теплые отношения еще два года тому назад, со времени формирования дивизии в Коломне. Минееву лет сорок пять, он в отцы мне годится. Среднего роста, коренастый, подвижный; глаза, волосы и щетина на лице — черные как смоль; голос спокойный, низкий. Этот степенный пожилой человек, умудренный жизненным опытом, хозяйственный и заботливый, на которого можно положиться, сразу же привлек мое внимание. К тому же он оказался хорошим специалистом, связь в батарее под его руководством всегда работала как часы: в любую секунду, днем и ночью, я мог вызвать огонь батареи в нужную точку.
Я делал все, чтобы в боях сохранить этому хорошему человеку жизнь, все-таки четверо ребятишек у него в Пензе, поэтому держал его постоянно на огневой позиции, у орудий, подальше от передовой — там не стреляют, а с собой на передовую, под огонь, брал всегда молодых связистов. Обращался я к нему не иначе как «Иван Капитоныч». По-отцовски относился и Минеев ко мне. Приду, бывало, с передовой часа на два на батарёю, мокрый, голодный, усталый, так он внимательно-заботливо и обувь, и одежду мою просушит, чайком угостит и радуется, что я из-под огня и непогоды невредимым явился. Но то, что он говорил сейчас про взорвавшийся под ним снаряд, ни в какие ворота не лезло. Недоумение мое лишь усилилось.