Мы и наша семья
Шрифт:
Не на всякую женскую долю выпадают испытания, какие пришлось перенести Галине Терентьевне Солдатовой, не всякая любовь проходит проверку такой немыслимой бедой. Но самая счастливая, самая благополучная семья все-таки миновала свои рифы, пережила свои бури, и если семейная ладья выходила из этих передряг уцелевшей, то чаще всего благодаря именно женщине. Той женщине, что раз и навсегда усвоила истину: человек огромен, и возможности быть новыми друг для друга практически неисчерпаемы. Женщине, сознающей, что, сохраняя семью, дом, она делает это не для себя одной, а в сущности, выполняет
И не только в переносном смысле слова. В буквальном - тоже. Потому что и рождение семьи, ее начало, и начало ее конца тоже в общем-то "у женщины в горести".
Говорят: милые бранятся, только тешатся. Нет, неправда, всякая ссора необратима. След, оставленный ею, в сущности, не зарастает никогда. Не о споре, конечно, речь, который может даже сближать людей, умеющих высказать свои мысли не агрессивно, спокойно, а главное, столь же спокойно и с достоинством выслушать другую сторону, вникнуть в ее доводы.
А ссора, она ссора и есть. Чаще всего бессмысленна. Еще чаще замешена на сущих пустяках. Я знаю молодую
пару, которая никак не могла решить вопрос, как варить сосиски: его родители снимали полиэтиленовую оболочку до варки, а ее приучали проделывать это после. Ну чем не остроконечники и тупоконечники, правда, не придуманные гениальным сатириком, а, видимо, прочно засевшие и каждом из нас. И уж если дать им волю...
Попробуйте однажды, не щадя себя, дойти до истока семейного конфликта, ставшего причиной слез, огорчений, надолго отравившего воздух семьи. Убеждена, достигнув этого истока, вы обнаружите постыднейшую чепуху - нечто такое, что и пересказать нельзя.
Передо мной лежит отчаянное письмо женщины. Она написала его ночью. А вечером муж, отец трехлетнего сына, сообщил ей, что уходит. Не к другой. Нет. В никуда. Удар, кажется женщине, нанесен неожиданно, из-за угла. И теперь она оглядывается назад, пытаясь разобраться, что же, собственно, подточило устои их дома.
"Мы ссорились каждый день, хотя серьезных причин не было. Иногда я мучительно старалась вспомнить, с чего началась очередная ссора. И не могла. Или если вспоминала, то стыдно становилось. То ему показалось, суп недосолен. Он сказал - я обиделась. То я его спросила, почему с работы пришел позднее обычного, - он рассердился. А выйти из ссоры ни он, ни я не умеем. Так и молчим неделями или подковыриваем друг друга, никак не можем войти в нормальный тон".
Письмо это, щемящее в своей искренности, в честном стремлении понять, кто виноват, или, как дети говорят, кто первый начал, очень точно отражает состояние затяжной ссоры, из какого иные семьи не выходят месяцами. Люди будто забывают напрочь о том, что их когда-то соединило, отвыкают не только от ласкового, любовного обращения - происходящее между ними вообще не имеет ни малейшего отношения к тому, что именуется человеческим общением. Даже на миру, при посторонних, когда любая обида кажется еще обиднее, а боль еще больнее, они не могут сдержаться, и остается лишь удивляться тому, что
Ну, ладно, думаешь, пусть люди обманулись когда-то, сочтя нечто случайное и необязательное тем единственным и вечным, что только и может быть подлинной основой брака, но, коли уж по каким-то причинам (а причины эти могут быть очень серьезными) они решили остаться вместе и соблюдать хотя бы видимость семейного уклада, зачем же превращать это совместное существование в ад? Неужели ни один не в состоянии одернуть самого себя: остановись! Неужели так трудно уступить в споре о недосоленном супе иди о способе приготовления сосисок?
Я, конечно, понимаю: ни деликатность, ни уступчивость, ни мягкость не заменят чувства, огромной потребности друг в друге, не согреют, не заполнят пустоты. Но та же деликатность, уступчивость помогут сделать жизнь хотя бы сносной.
Правила человеческого общежития в общем-то просты. И если мы нарушаем их то и дело - это чистое недоразумение. Проверьте себя, скажем! на умение сдерживаться. В действительности им обладает каждый - иначе невозможны были бы служебные отношения даже с теми, кто равен вам по положению, не говоря уж о тех, кто стоит над вами. О, вы отлично умеете сдержать себя и ответить как и что надо, когда говорите с начальством. А с женой, с мужем?
Откуда берется это странное представление, будто бы, едва поставлен штамп в паспорте, все сойдет с рук: и нечесаные волосы по воскресеньям, и халат или там майка не первой свежести, и оскорбительный тон, немыслимый, недопустимый! Опять же - поймайте себя за рукав! Вы на взводе, взвинчены, вроде не слышите себя. Но раздался телефонный звонок. На том конце провода подруга, приятель, просто знакомый. И... откуда что берется! В голосе, который только что раздражал ухо, будто кто-то водил ногтем по стеклу, появляются воркующие нотки.
Оказывается, можно взять себя в руки... коли нужно? По почему же, почему этого ощущения нужности не возникает, когда речь идет о сбережении самого дорогого или, скажем, самого важного в жизни - того, о чем, наверное, и сложена пословица: что имеем - не храним, потерявши - плачем? Может быть, лучше все-таки научиться хранить?
И пусть поначалу этим искусством овладеет хотя бы один из двух. Потому что ни в какой способ не верю так, как в безусловную силу примера. Раз, другой, третий, десятый вы находите достойный выход из столкновения, ив позволяя себе неосторожного слова, даже выражения ляда - ничего, что могло бы разрастись, превратиться в ссору. Разве не урок тому, кто живет рядом?
Между прочим, только так и происходит воспитание, по крайней мере, применительно к людям взрослым, сложившимся. Только собой, всем обликом, всем поведением, готовностью признать вину, искупить ее, примириться, сделать первый шаг можно в конце концов (медленно, конечно, постепенно) обратить другого в свою веру. Разве унизительно попросить прощения у того, перед кем провинился, пусть вина невелика? И разве это не лучший способ выйти из ссоры, если уж она случилась? Разве великодушие, готовность простить не стоят самой дорогой цены?