Мы искали друг друга
Шрифт:
Пока здешние хозяева разгружали вертолет, Цай и его спутники направились к лагерю. На встречу им вышел представительный мужик в солнцезащитных очках. Шумно поприветствовал Цая:
— Витя, здорово!
— Коля, сколько лет!
Макс догадался, что это и есть начальник партии Ярошевский. Молодым спецам начальник только кивнул. Они с Цаем приотстали, оживленно беседуя, а Макс с Лехой двинулись к навесу — лагерной столовой (и гостиной, по совместительству). Там за столом что-то писала женщина в клетчатой мужского покроя рубашке и шортах, бывших когда-то джинсами. Заслышав шаги, женщина оторвалась от бумаг, подняла голову.
—
Саша, это была она, встретилась глазами с Максом, и замерла в растерянности.
Макс примерно так и представлял себе их встречу. В том, что она рано или поздно произойдет, Макс не сомневался. После их размолвки он видел Сашу только мельком, на бегу, как говориться, а вот так, лицом к лицу, тет-а-тет (Леха не в счет), впервые.
Изумление, отразившееся на Сашином лице, не поддается описанию.
— Максим? Как ты… Откуда?
— Здравствуй, Сэнди. Очень рад видеть тебя. Откуда? Да все от туда, из города. Я теперь еще и геолог. Наполовину.
Макс в двух словах объяснил, как они с Лехой умудрились примкнуть к славному племени геологов-полевиков. Саша продолжала удивляться.
Она изменилась. Вместо хрупкой субтильной девчонки — женщина. Молодая красивая женщина. Прелестный бутон раскрылся замечательным цветком. И лишь глаза ее выдавали спрятанный глубоко, в тайниках души, внутренний разлад.
У Саши были грустные глаза.
И она не выглядела счастливой. Хотя старалась.
Но это Макс заметил позже.
Хозяева показали, где поставить палатку. Взяли гостей на довольствие. Договорились о совместных маршрутах. Цай планировал пробыть здесь неделю, потом спуститься к автодороге, на пятое озеро — там их будет ждать «уазик».
Вечером небольшой компанией отметили приезд. По геологическому обычаю угощали прибывшие из города. Цай выставил привезенную водку, а Ярошевский позвал Александру.
— Сашунь, принеси нам баночку с грибами. Сами засолили, — объяснил он. — На грибное место попали.
Макса словно током шибануло — Саша жена Николая! Он вспомнил, как судачили дамочки из их партии, мол, Ярошевского (тогда Макс не знал, кто он такой) окрутила молодая специалистка. Так, вон оно что…
Представляя себе встречу с Сашей, Макс заранее решил, что останется невозмутим. «И ничто души не потревожит…». Ошибся (не Есенин, конечно, а Макс). Еще как потревожило. Старался не попадаться Саше на глаза, но в условиях лагеря это было не реально. Иногда они встречались взглядами, и тогда, как бы не тщился Макс казаться равнодушным, глаза его выдавали. А Саша… Вот она-то выглядела абсолютно спокойной, а если и испытывала какие-то чувства, то никак их не проявляла.
Неделя тянулась и тянулась, причем не только для Макса. Ближе к концу сезона время всегда ползет медленно, как страдающая запором змея.
Хозяева дали лошадей — свезти груз к автодороге. Помогли завьючить: молодые спецы в этом деле были полными профанами.
Пока Цай что-то обговаривал с Ярошевским, к Максу, державшему под уздцы лошадь, подошла Саша. Потрепала кобылку по гриве, дала ей хлеба. Сказала тихо:
— Макс, ты извини меня, за то, что я тогда… Все так нелепо получилось… Не держи зла, хорошо?
Макс кивнул. Он чувствовал: Саша хочет сказать еще что-то, но не решается. Она только улыбнулась своей обычной печальной улыбкой.
— Прощай.
Повернулась, чтобы он не заметил в ее глазах слез. Отошла в сторону.
Лошади мотала головами, нетерпеливо били передними копытами
— Ну, пока, мужики, — попрощался с гостями Ярошевский.
Маленький караван тронулся в путь.
Два месяца спустя нежданно негаданно явилось несчастье. Виктор Сергеевич Цай умер. У себя дома. Обширный инфаркт.
Накануне они с женой принимали гостей. Цай со всеми сидел за столом. Не пил — чувствовал себя неважно. Ночью ему стало плохо. Вызвали скорую.
Врачи приехали быстро.
И, все-таки, опоздали.
Глава 9. Гибельные выси
Нынче радист — вымирающая профессия. По крайней мере, в геологии. В прежние времена настоящий, умеющий выстукивать морзянку специалист был желанной персоной в геологических партиях и находился на особом положении. Он — голос и уши партии. Вести с «большой земли», — хорошие ли, плохие, — все через него. Те, кому случалось ждать важного известия, каждый раз, перед сеансом связи, смотрели на радиста так, словно от того завысило, оправдаются ли их надежды. И если, скажем, где-то далеко, супруга рожала мужу-геологу первенца, то первым об этом радостном событии узнавал радист, а уже потом счастливый отец.
Все изменилось с переходом на голосовую связь. Портативную «Ангару» привести в рабочее положение не многим сложнее, чем включить телевизор. Знай себе, жми на тангенту «прием/передача», вещай: «„Вал“, я „Вал сорок семь“. Для вас ничего нет. До связи». Проще простого: обезьяну посади — справится.
Радист Михалыч, по прозвищу «колымчанин» был осколком легендарного прошлого. В свое время он бортрадистом летал, сначала на «Ли-2», потом на «Ил-14». Всю необъятную восточную часть России от Омска до Магадана и от Хабаровска до Певека облетел, но укорениться на Севере не смог, да и не захотел. Вылетал пенсию к сорока годам, и подался на Юг. Решил на родине осесть, в Краснодаре, где имелась многочисленная родня. А по пути завернул колымчанин в Душанбе, в гости к армейскому другу.
Тут и приключилась с ним история, вроде рассказанной бичом — персонажем песни Высоцкого «Про речку Вачу».
Встречу отметили крепко, продолжив и на следующий день. Гуляли сначала на квартире у сослуживца, потом нелегкая вытащила их на улицу, а там и растеряли друг друга. Колымчанин обнаружил себя лишь на утро другого дня. Без копейки денег и без документов. В дальнейшем пришлось долго все это восстанавливать: писать объяснительные, слать запросы, проходить через бумажную волокиту. Словом, до Краснодара Михалыч так и не доехал. Прижился в Душанбе. Сошелся с женщиной, устроился на работу в геолпартию.
— Оформим тебя рабочим, — сказал колымчанину Ярошевский. — Так и пенсию будешь получать, и все надбавки.
В партии ко двору пришелся Михалыч. Рукастый мужик. Где чего починить, движок собрать-разобрать, протянуть проводку, новую ручку для молотка выстругать, палатку подлатать — да мало ли — все умел Михалыч, «и швец, и жнец», и радист, само собою. Но был один у него существенный недостаток — слаб на выпивку. Ему только начать стоит, и все — пропал колымчанин на месяц, а то и на два. Закладывал, покуда черти не принимались беспокоить, являться по ночам, а то и средь бела дня. Зная про эту слабость Михалыча, геологи старались его не провоцировать, ограждали, как могли, от соблазна.