Мы - истребители
Шрифт:
Кстати, как потом оказалось, не ошибся, он действительно состоял в партии, правда, не в нашей.
— Как хочешь, но до рассвета нам нужно пройти еще километров десять.
— Да я быстро, часа хватит… Подожди, там что, еще и деревня есть?!
— Да так, пара домов. Рыбаки живут.
— Понятно. Ладно, я допрашивать пошел.
— Угу. Старшина, пост установил?
— Да. Каябордина поставил вон на ту сопку. Место для наблюдения очень хорошее. Он не только за нами проследит, но и будет наблюдать фактически
— Хорошо. Всем спать! Подъем в три часа ночи.
Посмотрев, как бойцы укладываются, я толкнул в плечо Степку и тихо сказал:
— Пойдем, поможешь немца в сторону отвести, хочу один на один с ним поговорить, потом можешь идти спать.
— Хорошо, Сев.
— Ну что, Ганс Фридрих Ван Кляйн? Пора и нам пообщаться. Пшли, — легонько пнул его, выводя из дремоты.
Поговорить с фашистом нужно было не просто так, а для одного дела. У меня появился план, как провести информацию о сверхлюдях и недочеловеках. Этот Ганс подходил для этой цели как нельзя лучше. Просто великолепная ширма.
Во время допроса, хотя, вернее, его можно назвать ленивым разговором, я случайно выяснил, что Ван Кляйн — один из уцелевших летчиков подполковника Шредера. Мир тесен. Заодно поспрашивал насчет засады. Все оказалось так, как мы с ведомым и думали. В сопровождении колонны шли лучшие асы Люфтваффе, собранные из разных частей. Чтобы не насторожить нас, они управляли самолетами, как стажеры или не очень опытные летчики.
«Теперь понятна разница в пилотировании! Мне это еще во время боя показалось странным. Теперь-то все понятно».
Разговор наш длился уже полчаса, а возможность закончить его должным образом так и не представилась: по плану мы должны были дойти до криков, после которых я должен был бы воспользоваться трофейным кинжалом, что висел на поясе. Убрать свидетеля. Убить его было трудно — это не в бою в азарте, мне стал даже нравиться это парень, немного внешне похожий на меня. Да и Ганс тоже что-то чувствовал, раз разговор вел ровно, честно отвечая, не давая возможности за что-нибудь зацепиться. В конце концов подловить его удалось именно на больной для меня теме.
— Ганс, ответь честно, зачем вы расстреливали беженцев и санитарные поезда?
Сперва он отвечал неохотно, но понемногу разгорячился, пока с пеной у рта не начал объяснять догмы Третьего рейха. Видимо, не со мной одним вел такие беседы, раз сразу повелся.
«М…ак, да я тебя за одно слово „неполноценный“ прирежу!»
Наш разговор нарушил все режимы тишины, мы уже кричали друг на друга. Наконец, услышав шорох осыпающихся камешков, я понял, что пора. Схватив кинжал, вонзил его в грудь немца, зло выдохнув:
— Сука!
Никакого сожаления уже не испытывал, только с ненавистью поглядывал на подергивающееся тело под ногами и на светлую прядь, хорошо видную при свете луны, закрывающую высокий лоб.
Подло? Может быть, но миллионы
— Что?! Что случилось?.. Ах ты, черт! — выругался Василий, останавливаясь рядом.
Нагнувшись, я вытер клинок о комбинезон убитого.
— Что случилось? Да так, ничего особенного. Прыгнул он на меня… Сверхчеловек, понимаешь!
— Объясни! — зло потребовал Рябов.
— А что объяснять? Этот гнус очень подробно объяснил мне разницу между нами. Представляешь, оказалось, мы недочеловеки, это где-то близко к свиньям…
Я специально тянул время, чтобы собрались все, после чего с подробностями рассказал про план «Ост» то, что о нём помнил.
— …так и получается, что мы для них не более чем будущие рабы, которых будут держать в лагерях, лишних уничтожат, — закончил со вздохом.
Кто-то нервно сглотнул, в наступившей тишине это было отчетливо слышно.
— Это… Это… Вот твари! — первым отошел старшина.
— Ага. Представляете, он предлагал мне перебежать к ним. Урод, нашел, кому предложить. А когда я отказался, решил, что одолеет меня. М-да, надо было его в живых оставить. Как-то не подумал, довел он меня.
Рябов чему-то хмыкнул, после чего приказал собираться. Тут он был прав, после таких новостей вряд ли кто-то снова уснет. Так что через десять минут мы продолжили путь, оставив остывающее тело Ван Кляйна в этой безымянной долине. Перед тем как присоединиться к остальным, я посмотрел на тело летчика и зло сплюнул:
— Вы мне, гады, еще за Севастополь ответите!
— Нужно было похоронить, след оставляем. Слышишь, Вась? — спросил, следуя за Рябовым.
— Слышу. Там в арьергарде Каябордин и Демидов, они приберут. Шире шаг! — это уже всем.
— Понятно, — после чего мысленно, а иногда негромко вслух стал напевать разные песенки, периодически останавливаясь и задумываясь. Степка с Кречетовым знали, что это означает, так что на возмущенное Рябова: «Да сколько можно?!» — последовал немедленный ответ, причем едва слышно, чтобы не отвлекать меня: «Тихо! Творит!»
Это была небольшая хитрость. Многие не понимали, откуда у меня берутся такие песни, да еще в большом количестве. Вот и пришлось устраивать подобные спектакли. Даже рукой махать, как будто дирижирую оркестром. Объяснение мгновенно сняло все вопросы, и мои редкие внезапные остановки были встречены со всем пониманием. Я не раз ловил взгляды бойцов, смотревших на меня с большим уважением. Творит!
К десяти часам утра мы вышли к дороге, которую требовалось пересечь.
— Внимание, на дороге немцы. Идем тихо, — полушепотом приказал Рябов и, чуть наклонившись, на полусогнутых, медленно двинулся вперед.