Мы из будущего
Шрифт:
— Спасибо надо заслужить, паря.
Чуха уткнулся в пропахшую потом гимнастерку старшины:
— Мне страшно. Я не хочу умирать.
— Всем страшно. — Емельянов кивнул в сторону тела сержанта. — Ты думаешь, он жить не хотел? И я хочу.
Некоторое время Емельянов молчал, затем продолжил:
— Но и те, кто дома нас ждет, жить хотят. И те, кто еще не родился, дети наши, внуки, должны иметь право на эту жизнь.
Емельянов встал и, схватив за ноги тело сержанта, потащил его за собой.
К
Спирт, Череп и Чуха сидели в окопе молча. Делиться впечатлениями никто не хотел. Затянувшееся молчание прервал возвратившийся из медсанчасти Борман. Его волосы были вымыты, лицо казалось свежим и выражало легкое удивление. Он презрительно кинул чистую гимнастерку Чухе и сел рядом со Спиртом. Тот внимательно посмотрел на приятеля.
— Ну че, прибалдел?
— Заткнись.
Спирт мечтательно продолжил:
— А че, клевая телка! Такую бы…
Череп, обрадованный возможностью отвлечься, поддержал Спирта:
— Да, чикса на пять балов. Я бы ей тоже отдался — за стакан семечек.
— Вы моральные уроды… — Борман замолк, подбирая весомые аргументы.
— Ну… Слушаем, ты говори, — неожиданно спокойно сказал Чуха. Он с вызовом смотрел на Бормана, и в этом взгляде было нечто новое.
Борман обвел взглядом приятелей и, решив не провоцировать конфликт, примирительно закончил:
— Не лезьте не в свое дело.
— Я вот чего подумал. Если ее того… то ребенку будет шестьдесят лет. Прикиньте, сын отцу в отцы годится. Вот прикол. — Спирт рассмеялся, поддержанный Черепом.
Борман и Чуха переглянулись.
— Вы сами успейте родиться, идиоты, — зло оборвал смеющихся Борман.
К вечеру вновь стало холодно и сыро.
Чуха суетливо перебирался по окопам к медсанчасти, часто оборачиваясь, проверяя, чтобы никто из приятелей за ним не увязался. Он унял нервную дрожь и сорвал несколько полевых цветов, растущих по краю бруствера. Вдохнув в себя их пряно-горьковатый запах, он уловил в нем приятный оттенок полыни — так же пахли шея и волосы Нины. Чуха закрыл глаза, вспоминая обстрел, дикий, безумный страх смерти, охвативший его, и прикосновение рук этой девушки, ее ласковый шепот. Сейчас ему казалось, что именно она уберегла его от гибели. Чуха продолжал рвать цветы. В этой безумной, агрессивной среде войны неожиданно обретенная любовь казалась ему единственным спасением. То, что это именно любовь, он ни на минуту не сомневался.
Когда он подошел к палатке медсанчасти, дрожь по телу усилилась, сердце стучало часто и гулко. Перед собой он держал сдавленный потной ладонью букетик полевых цветов. Чуха завернул за брезентовый угол палатки и столкнулся нос к носу с Борманом, огибающим ее с другой стороны. Борман, в руке которого был букет чуть меньшего размера, мрачно посмотрел на соперника.
— А
— Я поблагодарить хотел.
— Благодетель хренов. — Борман подошел к Чухе вплотную.
— А ты?
— Смотрю, успел смелости набраться. Я тебя, тля, меж пальцев разотру. Глаз на жопу натяну… Коршун ты плюшевый…
Чуха попятился:
— Борман, ты неправильно понял. Я же так… просто хотел поблагодарить.
Борман с размаху ударил Чуху кулаком по лицу. У последнего выпал из рук букет.
— Ты кого Борманом назвал, козлина? Какой я тебе Борман? Подставить меня хочешь? Забыл, где мы? Я для тебя — Сергей Николаевич, ты понял?
— Серега, перестань. Я все понял. Нет базара.
— Еще раз здесь увижу… — Борман поднес к носу Чухи увесистый кулак.
Чуха опустил глаза и стал растирать кровь по лицу:
— Да не нужна она мне.
— И запомни, на войне всякое может случиться. Я тебя предупредил. А теперь пошел вон. И пацанам молчок, а то…
— Все-все, понял. Уже ушел.
Чуха отбежал в сторону, обернулся, убедившись, что Борман зашел в палатку медсанчасти, сплюнул кровь и тихо, сквозь зубы, пробормотал:
— Это уж точно — всякое может случиться.
Череп не без удовольствия погладил затвор винтовки Мосина, отполированный мозолистыми руками предыдущих владельцев. Тяжелая и неприхотливая трехлинейка была основным оружием рядового состава Красной Армии. Череп старался не задумываться о судьбах тех, кто держал ее в руках раньше, только отметил про себя, что, судя по видавшему виды прикладу, прежних владельцев было немало.
Рядом сидели жующий травинку Спирт и шепчущий молитву Чуха. Прижавшись щекой к стене окопа, то ли спал, то ли забылся Борман.
Медленно тянулись последние минуты перед атакой. Череп вдохнул в себя тревожный сырой утренний воздух, смешанный с табачным дымом курящих самокрутки солдат. Чуха перестал молиться.
— Я не смогу.
Спирт выплюнул травинку:
— Пристрелят же, дурак.
— Не смогу я.
Череп ободряюще посмотрел на Чуху.
— Ну и оставайся здесь… Там же обрыв и озеро. Метров сто пробежать — и мы дома.
— Дома… Ты их пробеги вначале. — Спирт постучал сапогом по прикладу.
Борман открыл глаза.
— Чего вы его уговариваете, пусть остается. Может, тут ему больше нравится. Пусть Родину защищает.
Чуха поднял глаза к светлеющему, розовому небу.
— Утро-то какое ласковое, доброе. Как глупо так умирать.
— Да закрой же ты пасть, и без тебя тошно.
Над позициями взлетела осветительная ракета. Ее жидкий свет был едва виден в утренних лучах солнца.
Командир взвода Демин встал в полный рост и громко закричал:
— За Родину! За Сталина! В атаку! Ура!!!
На дно окопа полетели недокуренные самокрутки. Солдаты с протяжным воем поднялись в атаку, вразнобой крича жидкое «ура».