Мы из ЧК
Шрифт:
Вдруг я увидел между составами человека в свитке, подпоясанный коричневым кушаком. За плечами мешок, в руках — палка с металлическим наконечником.
— Ставский! — шепнул я Васильеву.
А где же наши хлопцы? Кто «ведет» его? Чтобы не попасть Ставскому на глаза, я спрыгнул с платформы на противоположную сторону.
Состав был готов к отправлению. Крыло семафора поднято. Рывок — и поезд тронулся.
Ставский на ходу зацепился за борт платформы, подтянулся и перевалился на руду.
Из наших ребят
— Вася, едем!
На ходу вспрыгнули на тормозную площадку.
Поезд набирал ход. Низкие тучи. Серенький промозглый день. Ветер насквозь пронизывал наши штатские одежки. Прижавшись спинами друг к другу, чтобы хоть немного согреться, мы следили за врагом, готовые в любое мгновение кинуться на платформу, где он ехал.
Ставский подпрыгивал на руде, опираясь на палку, которая все глубже уходила в толщу груза. Вдруг он быстро вынул палку, в отверстие вставил «колбаску» пироксилина.
— Ого! — Я толкнул Васильева.
Тот сжал мою руку:
— Берем!
Ставский все еще не подозревал, что обнаружен. Снова присел на груду камней, отложив палку. Из мешка вынул шашку. Мы перепрыгнули на ходу к нему. Васильев всем телом навалился на врага.
Ставский попытался дотянуться до палки и ее острием ткнуть в пироксилин. Мы взлетели бы на воздух.
Я закричал во все горло:
— Не шевелись, гад! Застрелю!
В считанные секунды мы скрутили ему руки и отобрали мешок. За поясом нашли наган. Костистое лицо Ставского побледнело. Он зло отплевывался и мерзко ругался.
Сняли с поезда арестованного в Верзовцеве. Из оперпункта ОГПУ я тотчас связался с дорожно-транспортным отделом.
Ответил Макар Алексеевич.
— Поздравляю, академик! Высылаю конвой.
На первом допросе Ставский вел себя вызывающе. Он не скрывал своего прошлого. Да, он дворянин из Невинномысского уезда. Да, служил царю и отечеству. Был у Деникина и Врангеля. Никакого Петерсона он не знает. Никакого Захарченко не видел. Юркин? Это кто такой?
Пришлось вызывать людей из Сухаревки.
— Зачем вам железо и олово? — спросил я.
Ставский наигранно расхохотался:
— Не узнать, гепеушник! Кастрюлю хотел сделать и голову твою сварить!
Я распорядился ввести Илью Захарченко и Настю.
Скуластое лицо врага стало белее мела.
Настя бросилась к нему:
— Леня! Голубок мой…
— Уберите бабу! — закричал он, пятясь к стене.
Из Сечереченска прибыла команда, чтобы сопровождать диверсанта.
Я задал еще раз вопрос об олове и железе.
Как-то устало махнув рукой, Ставский сказал:
— Запишите.
— Ставский, вы умный и опытный офицер белой армии. Почему скрывались под видом почтового работника? И в Пологах, и в Сухаревке…
— Дура! Я шел от обратного. Чекисты посчитают, что Ставский не пойдет на почту. А я — пошел! Соображать надо…
В Красном Логе жизнь шла своим чередом. Шахты выдавали на-гора все больше руды. Эшелоны уходили в Щекетовку.
Бижевич арестовал-таки начальника шахты. Тот наотрез отказался признать себя виновным и вообще разговаривать со следователем. В его защиту выступили старые коммунисты. Секретарь горкома КП(б)У, знавший начальника шахты с детства, вызвал к телефону Григория Ивановича Петровского и все ему рассказал.
В тот же день из центра ОГПУ звонок:
— Что у вас там, товарищ Бижевич? Разберитесь с начальником шахты. От Петровского запрашивали!
Бижевич догадался: в Центре недовольны, и он распорядился:
— Освободить!
Подписывая пропуск, он пообещал начальнику шахты:
— Еще встретимся!
— Возможно, — тихо откликнулся Павел Пантелеймонович. Он не смог сдержать дрожь рук, и пропуск упал на пол. В свинцовой вьюге он не боялся пуль. С открытой грудью шел на сабли врага. А теперь этот облысевший человек хотел согнуть его. И горько. И смешно. И трагично. Он мог убить, но не согнуть!
Боец войск ОГПУ, сопровождавший Павла Пантелеймоновича, наклонился за пропуском.
Бижевич крикнул:
— Не сметь!
Начальник шахты с трудом подобрал бумажку и медленно вышел.
Я с нетерпением расхаживал по перрону вокзала. А поезд все не шел. Ехал Павел Ипатьевич Бочаров! Мы не виделись три года. Какой он из себя? Не переменился ли характер? И уже совсем мальчишечья мысль: не забыл ли клятву?
Я улыбнулся: один из главных руководителей транспортного управления ОГПУ еще помнит высокопарные слова юноши!.. Столько прожито, прочувствовано. Потери боевых товарищей, приобретение опыта, житейской мудрости, огромная государственная ответственность. Я нисколько не удивился бы, если бы нашел разительные перемены в моем друге детства.
Из-за голых развесистых акаций вывернулся поезд, клубя дымом и гудками распугивая голубей с крыш.
Ожидание становится невыносимым, и я спешу туда, где предположительно замрет пятый, мягкий вагон.
Павел Ипатьевич сошел на перрон неторопливо. Серая мерлушковая шапка. Бекеша защитного цвета. Белые бурки с широкими отворотами. До матовой синевы выбритое лицо. Розовая метка на щеке. И глаза спокойные, изучающие. Лишь вздернутый нос да легкость в походке напомнили мне в первую минуту встречи моего прежнего друга.