Мы из Коршуна
Шрифт:
В разговоре произошла длинная пауза. Хозяин отеля встал.
– Не смею больше задерживать. Желаю интересно провести день.
К Лазоревому гроту плыли по морю на маленьком катере. Было прохладно и ветрено. Море слепило подожженной солнцем синевой. Оно лежало – огромное, усмиренное, недвижимое, только кое-где подернутое беспокойной рябью от пробежавших катеров и лодок. И все же море было грозным, как заснувший хищник.
Катер пронесся между островом и каменными скалами, выступающими из воды, и, замедлив ход, пошел совсем близко от берега или, вернее, от высокой, отвесной, точно отполированной
– Какая страшная скала! – прошептала Вера, плечом прижимаясь к подруге.
Мимо пробежала и обогнала катер верткая моторная лодка. Мелькнуло обветренное лицо лодочника, сомбреро, закрывающее голову, шею и плечи женщины, и горящие желанием все знать и все видеть жадные глаза десятилетнего мальчишки. Катер суетливо закачался и побежал за моторной лодкой по ее беспокойному следу.
Елена Николаевна закрывалась зонтом и все время беспокоилась, чтобы спутники ее, особенно итальянцы, сидевшие с открытыми головами, не перегрелись на солнце.
– Что вы, синьора! – воскликнул Марчеллини. – Я все лето вот так провел на съемках в море. – Он дотронулся до своей седой головы.
– А какую картину вы снимали? – стесняясь своего вопроса, но не в силах не задать его, спросила Саша.
Рамоло Марчеллини стал рассказывать, что летом в Неаполе он снимал исторический фильм об отважном итальянском моряке.
– Мы задумали еще один интересный фильм, – сказал он, обращаясь главным образом к Саше. – И по этому поводу хотим обратиться к нашим русским друзьям с одним предложением… Но об этом после.
Мотор затих. Катер замедлил ход и остановился. Кругом лежало спокойное синее море.
Моторная лодка, только что обогнавшая катер, колыхалась на воде почти что рядом. К ней подплыла сперва узкая остроносая лодка, а потом и три других.
– Искупаться бы! – неожиданно сказал Ваня, вытирая платком вспотевшее лицо. – С лодки бы и в море…
– Что вы! – перебила его Минна. – Сюда часто заплывают акулы. Здесь купаться нельзя.
Но Ваня вдруг как-то странно посмотрел вперед, стремительно и осторожно поднялся и, в чем был, даже не сняв отцовские часы, нырнул в море.
Страшный переполох начался на катере. Все вскочили. Катер резко закачался. Капитан, худой, загорелый итальянец в тельняшке, в старом, выгоревшем на солнце берете, закричал:
– Сумасшедший!
– Боже мой! – воскликнула Минна, хватаясь за голову.
Саша, бледная, изумленная, с ужасом смотрела на то место, куда бросился Ваня, – по воде растекались разноцветные круги.
Вначале никто не заметил, что и на моторной лодке поднялось волнение. Одновременно с Ваней в море нырнул итальянец с остроносой лодки. И только спустя несколько мгновений, когда над водой появилась голова Вани и рядом – итальянца, все стало ясно.
Все произошло мгновенно. Оказывается женщина в сомбреро стала перебираться в узконосую лодку, качающуюся на волне, которая должна была переправить ее и сына в Лазоревый грот. Мальчик тоже решил прыгнуть в лодку вслед за матерью, но корму внезапно отвело волной, и он очутился в воде. Все это увидели разом и Ваня и молодой итальянец. Оба бросились в море. Ветер разнес отчаянный крик матери, но все закончилось благополучно: лодочник и Ваня уже ухватились за борт моторки и подняли над водой
– Я русский. Не понимаю.
– Она спрашивает ваше имя. Она говорит, что ее дети и внуки должны знать, за кого молиться, – взволнованно сказала Минна и ответила женщине: – Ваня Лебедев-Лабосян. Русский. Живет на Капри в отеле «Белый кот».
Моторная лодка продолжала свой путь. И когда не стало видно поднимающихся над головами рук матери и сына, Федор Алексеевич обнял Ваню и сказал ему:
– От всех нас – благодарю. Горжусь.
Пожал Ванину руку и Роберто Аоста. Он так расчувствовался, что в его глазах блеснули слезы.
– Я тоже горжусь! – сказал Рамоло Марчеллини. – И радуюсь, что оправдались мои представления о русских.
Лодочники наперебой зазывали к себе Ваню. Но он и Саша сели к молодому мокрому итальянцу, который не переставал улыбаться им.
Подплыли к высокой скале. Итальянец жестом велел наклонить головы, и лодка через маленькое отверстие быстро проскользнула в грот. Саша с Ваней подняли головы и замерли в изумлении…
Неповторима красота сибирской природы. Бывало, стоишь не шелохнувшись, наслаждаясь зимней тайгой. Искрится снег, вышитый замысловатым узором: в крестик – от птичьих следов, пятнышками – от звериных. Пеньки от срубленных деревьев все в горностаевых шапках, то устало сдвинутых на затылок, то надетых лихо набекрень, то скромно натянутых на лоб. Кустарник, завязший в снегу по горло. Кедры, ели и пихты, отягощенные снегом. Дунет ветер, и ринется вниз с зеленых ветвей искрящийся на солнце снежный водопад. Эти снежные водопады все время обрушиваются на тайгу – здесь, там…
И еще одно зимнее чудо тайги поражает своей необыкновенной красотой. В быструю смену температуры – от капели к морозу – на обнаженных ветвях лиственных деревьев и на кустарнике леденеют капли растаявшего снега. Они становятся хрустальными, отражая в себе и ясное небо, и зеленую хвою соседних деревьев, и белизну снега, и ослепительное зимнее солнце. Кончается короткий зимний день. Голубой тон неба постепенно переходит в нежно-розовый. Розовеют стволы деревьев, снег из белого становится сине-розовым. А хрустальные капли на ветвях пламенеют и горят. Можно часами любоваться зимней тайгой, но мороз забирается в валенки, под полушубок, покалывает щеки, хватает за нос, вынуждает не просто уходить, а убегать.
Не раз Саша и Ваня любовались и осенней тайгой – грустной, многоцветной, молчаливой. По молодости лет они, может быть, и не могли еще почувствовать самого главного – тоски увядания, но яркие и нежные краски осени, в самых неожиданных сочетаниях, волновали и доставляли необыкновенное наслаждение.
И все же Лазоревый грот был чудом из чудес!
Лодки вошли в грот и остановились. Остановилось и время. Забылись тревоги этого дня. Был только один Лазоревый грот: вода, светящаяся лазоревым светом, и свет, излучаемый его сводами. Казалось, это голубое сияние поднималось из самой бездонной глуби воды.