Мы — из солнечной системы (Художник И.М. Андрианов)
Шрифт:
И вдруг вернейший из последователей начинает возражать:
— Ум Гхор, прошу простить меня, мне представляется несвоевременным ваше предложение. Сейчас проблема проблем — всеобщее оживление, все человечество будет решать ее, Институту ратобиологии нельзя стоять в стороне, уклоняться от участия в этом деле.
И завершает с отчаянностью очень робкого, раз в жизни расхрабрившегося человека:
— Вам трудно будет работать сейчас, ум Гхор. Мир принял план Ксана, и мы, ратомисты, тоже хотим выполнять план Ксана. А вы — противник этого плана, вы будете сопротивляться невольно.
Он еще долго извиняется: «Не примите за обиду… Я со стариковской откровенностью. Вы сейчас молодой человек, у вас много времени в запасе, в самый раз взяться за новое дело… Подумайте без гнева…»
Ослепительный майский день. Солнце сверкает в каждом пруду, бело-розовой пеной вскипают цветущие сады. Леса и луга даже не зеленые, они в желтоватом цыплячьем пуху. Гхор ничего не замечает, слепым летит над юной весенней Москвой.
Не нужен!
Оживляли. Возносили. Выдвигали. Всем миром возвращали жизнь. А оказывается, не Гхор был нужен, кролик для оживления.
«Отойдите от руководства!»
Был второй (пусть даже не первый) человек на Земле. Был ум важнейшего из исследовательских комбинатов. Будет в лучшем случае начальник захудалой второстепенной лаборатории, занимающейся «несвоевременным» делом.
— Он не хочет так жить! Не хочет! Не согласен! Не просил оживлять для унижения. Отказывается от жизни!
Решение принято, выполнить его нетрудно. Отключил автоматику безопасности вингера, взял ручку на себя… и через десять секунд костер взметнется в каком-то вишневом саду, закрутятся в воздухе обугленные лепестки. Аэроинспектор напишет в протоколе: «Несчастный случай… неопознанное тело…»
Впрочем, не так это просто сейчас умереть. Ратозапись Гхора хранится в архиве, его восстановят опять. Ведь по плану Ксана оживлять будут всех подряд.
Надо составить завещание:
«Я прожил первую жизнь — полезную и значительную, меня заставили продолжать в качестве подопытного кролика. Гхор второй оказался ненужной подделкой. Я прекращаю его жизнь и категорически запрещаю восстанавливать еще раз.
Мой пример — лишний довод против всеобщего серого, бессмертия. Как правило, человек должен жить один раз.
Гхор»
Это последнее в жизни сочинение Гхор обдумал в полете, мысленно отшлифовал и затвердил. Оно было готово к тому времени, когда внизу показался небольшой дом в саду — дом Гхора и Лады. Выскользнув из потока ранцев, Гхор пошел на снижение.
К балкону причалить не удалось: там был привязан глайсер, заказанный Ладой. Гхор вошел через дверь, с неудовольствием услышал голоса, даже смех («Нашла время принимать гостей!» — подумал он с раздражением). Впрочем, это были радио-гости на экранах. В действительности Ким, Сева, Нина с Томом сидели каждый в своей комнате, каждый сам себя угощал из личного ратоприемника, все вместе смеялись шуткам Севы, не всегда удачным, но многочисленным.
Сухо
Потом он положил завещание на видное место. И так немного осталось сделать в жизни: надеть ранец… взлететь… и упасть.
— Гхор, Гхор, пойдите сюда на минуточку. Прошу вас, оторвитесь, если можно…
Это Нина взывала со своего экрана.
Почему Гхор подошел? По инерции? Из вежливости? Но что значили вежливость для него, покончившего счеты с жизнью? Или у каждого самоубийцы есть что-то подсознательное, спорящее за жизнь, цепляющееся за минутную отсрочку?
— Гхор, миленький, — взмолилась Нина. — Я никогда не видала, как охотятся на тигра. Умоляю вас, разрешите посмотреть. Я не буду вам мешать, я буду парить безмолвно, бесшумно и улечу сразу же…
— Нина, болтушка, ты испортила мой сюрприз. Гхор же не знает ничего. Помолчать не могла раз в жизни!
Лада опрометью бросилась в кабинет, чтобы принести оттуда разрешение на отстрел. Оно лежало на столе, но Гхор, конечно, не заметил его.
Через мгновение испуганный вопль Лады донесся до ее ратогостей.
— Нина, ребята, держите его! Он хочет убить себя.
Гхор повернулся к балкону. Лада метнулась наперерез, заслонила дверь, вцепилась в мужа. Гхор попытался оторвать ее силой. А четверо свидетелей на своих экранах могли только простирать руки, перекрикивая друг друга:
— Гхор, вы с ума сошли! Гхор, не смейте! Выпейте воды!
Гхор позволил все-таки оттащить себя от двери. Он, решивший покончить с собой из самолюбия, стеснялся уходить из жизни так скандально, в комичной драке с женой.
— Глупая, — сказал он Ладе, — отцепись. Что же ты, днем и ночью будешь держать меня за руки? Я не мальчик. Решил и выполню.
Теперь уже мог вступить хор беспомощных экранных гостей.
— Стыдно вам, Гхор, — сказал Том. — Самоубийство — это трусость. Всегда вы были для нас примером, а теперь скажут…
Нина добавила:
— Гхор, вы подумайте о Ладе. Она так вас любит, молодость отдала вам.
И Сева высказался:
— Двести миллионов часов стоило ваше спасение. Вы обязаны возвратить долг. — Сева хитрил, конечно, надеясь выиграть время. Он отлично знал, что человек не способен отработать столько. Лишь выдающееся открытие можно было бы оценить в двести миллионов часов.
— Плевать мне на долги, — сказал Гхор. — Оставьте меня в покое, моралисты.
Он молча старался отстранить Ладу. В наступившей тишине Ким произнес уныло:
— Часы-то мы поможем вернуть Ладе. Я, ты, Том с Ниной. У нас сил не хватит — тогда обратимся к молодежи всей Земли. Не в том дело. Гхор ведет себя неправильно… неблагодарно…
В отличие от Севы Ким не притворялся и не хитрил. Просто, по обыкновению, самое трудное — выплату долга — он взвалил на себя. Но именно его слова показались Гхору вескими. Не мог он допустить, чтобы кто-либо, Ким тем более, выплачивал его долг. Да еще Обращался бы к посторонним: «Подсобите беспомощной вдове Гхора!»