Мы из сорок первого… Воспоминания
Шрифт:
Господин случай нередко выручал меня на фронте и потом. Примеров хоть отбавляй. Ехал на кобыле по дороге в гору справа — лес.
Что меня дернуло свернуть в лес именно в том месте? Слез, привязал кобылу к дереву. Всего-то пару минут перекуривал, как очередной шальной снаряд разорвался на дороге буквально в том месте, где я должен был находиться, не сверни в лес. Даже похолодело под сердцем — так близко прошла смерть. Мы давно привыкли и к свисту снарядов, и к их разрывам в непосредственной близости, и считали это явление неотъемлемой частью нашего фронтового быта, особенно тогда, когда у противника снарядов навалом, а у нас их нет. Но такие случаи, как этот, действовали на психику. Хочешь не хочешь, а поверишь в
Были и совсем нелепые случаи, которые не делали мне чести. Как-то возвращался под вечер в полк, но на этот раз без кобылы. Дорога шла с горы, и вдалеке маячили роща и дымок от полевой кухни, которая привезла батальону ужин. Я туда и направлялся за пшенной кашей — в полку стало голоднее, а птицу давно съели.
Ситуация банальная: дорога пролегала между позициями противника и нашими. Справа от дороги залегли наши, а слева — румыны. Дорога вилась по ничейной полосе — так называемой нейтралке — метров 500–600. Я не помню, как попал на нее, по-видимому, не хотел петлять, стремился к каше напрямую. Сперва по мне открыли огонь румыны, а наши, разглядев меня, с матюгами стали прикрывать огнем справа, и мне пришлось выходить из-под него по всем правилам пехотного искусства. Все обошлось благополучно, но ругани в свой адрес наслушался досыта. Спасибо второму батальону за «огонек» — они меня здорово выручили…
Вскоре после выступления Сталина по радио и в связи с прорывом противника на Житомир, Винницу и Кишинев были приняты первые важные решения по обороне Одессы.
6 июля решением Военного совета Южного фронта была создана Приморская группа войск, которая 19 июля будет переименована в Приморскую армию.
Первоначально в состав Приморской группы войск вошли: три левофланговые дивизии 9-й армии — 25,15 и 51-я, — укрепрайоны, 26-й и 79-й погранотряды НКВД, Дунайская военная флотилия и Одесская военно-морская база. Во главе группы войск был поставлен по совместительству командующий Одесским военным округом генерал Н. Е. Чибисов [36] . Узнав об этом, мы поняли, что наша дивизия в самое недалекое время начнет отход к Одессе. Всех нас это устраивало: Одесса — наша мама!
36
Неточность: генерал-лейтенант Чибисов был не командующим, а заместителем командующего.
Через пару дней на участке 150-й стрелковой дивизии положение резко обострилось. «8 июля в районе Фельчиу противник форсировал Прут и стал, наращивая усилия, продвигаться в восточном направлении. 150-я стрелковая дивизия контратаковала врага и, нанося ему значительные потери, отбросила на западный берег, восстановив положение» (Тюленев И. В. Через три войны. С. 132).
В тот же день командующий Приморской группой войск получил от штаба 9-й армии приказ об отводе войск от Прута и Дуная к Днестру. Но Приморская группа войск продолжала вести кровопролитные бои на границе с прорвавшимся противником и отходить не стала. К концу дня стало известно, что приказ об отводе левофланговых дивизий отменен. Видно, принимая решение на отход, командование не было уверено в том, что 95-я и 150-я дивизии, на чьих участках прорвался противник, сумеют выстоять в эти дни.
Бои 8–9 июля были действительно кровопролитными. Дивизия и полк понесли невосполнимые потери. Проезжая 9 июля мимо медсанбата, я был поражен, какое огромное количество раненых, лежавших вповалку на траве, ожидало очереди на обработку ран. Хирурги не справлялись с нагрузкой, валились с ног от усталости. Число погибших тоже было велико. В этих боях батальоны заметно поредели. Теперь потери нам не восполнить.
Если бы за два дня до боев под Фельчиу майор Остриков не забрал меня
<…>
7
Через некоторое время мне представился случай избавиться от четырехногой подруги. Меня разыскал комсорг полка Белозеров. Я его хорошо знал. Он сообщил мне, что сколачивает комсомольскую разведроту и предлагает мне войти в ее состав то ли командиром отделения, то ли помощником командира взвода — смотря потому, сколько наберется добровольцев. Чтобы избавиться от кобылы, я готов был на что угодно. Тем более что в этой роте уже были мои старые друзья по учебной роте — Смирнов и Могилевский, оба — сержанты.
Получив разрешение командира полка, а ему после жестоких боев под Фельчиу опять было не до меня, я дал согласие Белозерову.
Этим новым делом мы прозанимались с неделю, но то была не разведка, какой она обычно понимается. Каждую ночь мы производили групповой поиск вдоль рубежей обороны, особенно обращая внимание на те участки оголенного фронта, где совсем не было наших войск. Полностью прикрыть границу дивизия давно не могла. Мы стремились обнаружить скопление групп противника именно на таких участках. При этом мы действовали не столько глазами — много ли увидишь ночью, — сколько ушами, слушая чужую речь, пьяные песни, ругань. Противник пренебрегал всякой маскировкой: в открытую пользовался зажигалками, фонариками, иногда жег костры, чувствуя себя победителем, и это было нам на руку.
Мы появлялись перед их носом как тени и также исчезали. Вступать ночью в перестрелку с противником нам не разрешалось, и на их огонь мы не отвечали. Ночной поиск, как правило, обходился без происшествий, хотя отдельные группы и попадали иногда «в переплет», несли потери и не все возвращались под утро.
С рассветом командир полка вносил оперативные изменения в расположение рот и батальонов по данным нашей разведки, а мы днем отсыпались. Противник постоянно вел воздушную разведку, нашей же авиации, ни фронтовой, ни армейской, мы за все то время на участке дивизии не видели. У нас разведка работала только «на брюхе».
Обращаясь к тем далеким дням, я поймал себя на мысли, что не могу припомнить лиц лейтенантов полка, да и всего среднего комсостава за небольшим исключением. Почему так? А я знал многих.
Может, их было мало в полку? Да нет, 22 июня все штатные должности были укомплектованы от командира взвода до командира батальона. Все дело в том, что лейтенантов очень быстро не стало в полку: либо они были ранены, либо убиты.
В пехоте на переднем крае долго не живут — ни рядовые, ни командиры. «Старожилы» переднего края — редкое явление. К середине июля в ротах на лейтенантских должностях остались одни сержанты. Наверное, потому, что вначале сержантов было в 3–5 раз больше, чем лейтенантов, вот и осталось их больше. Но главное в том, что воевали сержанты по-другому. Им не надо было демонстрировать перед бойцами свою удаль и отвагу.
Лейтенантам было сложнее. Перед самой войной их к нам в полк прибыло много из военных училищ, в том числе из Ленинградского пехотного имени С. М. Кирова. Они должны были заменить выбывших по ранению на финской войне, имели отличнейшую боевую подготовку, являлись в полном смысле слова профессионалами своего дела, большинство имело спортивный разряд, парни хоть куда — все, как один, «кровь с молоком»!
А беда их была в том, что лейтенантов не готовили к обороне в условиях превосходства противника, не учили беречься от пуль и осколков. Молодые командиры не могли позволить себе бросаться на землю на глазах бойцов при свисте летящего снаряда или мины. Они считали, что обязаны личным примером воспитывать бесстрашие у рядовых и сержантов: этому их обучали в училище, и они первыми поднимались из окопов, если надо было вести людей вперед, и первыми погибали.