Мы из сорок первого… Воспоминания
Шрифт:
2. «Спорт» — разной длительности упражнения, бег часами вокруг аппель-плаца, прыжки, перекатывание и прочее. Об одной такой массовой акции я расскажу подробно.
3. Подвешивание — связывались за спиной руки, и за них подвешивали человека.
4. Порка ремнем из бычьей кожи или гумой. Обычно назначалось 25 ударов. Если ставилась цель убить, то 50.
5. Перевод в штрафную команду на срок до месяца. Только немногим удавалось остаться в живых после штрафной команды, да и то, как правило, такими счастливцами могли оказаться только немцы или австрийцы.
6. Штрафной бункер «Целленбау» — изоляция внутри лагеря. Это означало верную смерть.
7. Смертная казнь через повешение.
Самым
Практически в Гузене наказывали за все: за медленное вставание с нар при подъеме; за плохо заправленные тюфяки; за неснятую рубаху в умывальнике; за слишком короткое по времени или, наоборот, длительное умывание; за то, что узники плохо держат равнение в очереди при раздаче пищи; за то, что криво подают миску; за задержку в уборной; за опоздание с формированием рабочей команды; за медленную работу; за разговоры во время работы; зато, что ложишься спать в кальсонах; за курение в блоке и на работе. Ночью нельзя посещать другие блоки, обмениваться чем-либо, воровать хлеб внутри блока друг у друга. Воровство наказывалось смертью. Также строго запрещалось: иметь и читать какую-либо литературу — газеты, книги, журналы; обсуждать политические вопросы; слушать радио и передавать сведения другим, особенно о положении на фронтах. Не допускались солидарность и взаимопомощь узников. Преследовались попытки облегчить участь советских военнопленных, вообще — русских, а также лиц еврейской национальности или тех, кто приговорен к смертной казни. Строго запрещалось использование денег, алкоголя, драгоценностей — за все полагалась смерть.
Из-за описанных выше условий средняя продолжительность жизни узника в Гузене составляла, согласно официальной статистике: в 1940–1942 годах — 6 месяцев, в 1943 году — 8 месяцев, в 1944 году — 12 месяцев, в 1945 году — в зависимости от обстоятельств.
Реальные сроки были значительно ниже указанных выше. Кроме того, имела значение национальность: одни нации оказались и морально и физически более стойкими в нечеловеческих условиях концлагеря, а другие быстро ломались, и их положение было плачевным, но об этом — ниже.
Я — в лагерном сопротивлении
Перед нами ворота лагеря. Знакомая картина: каменные стены, пулеметы на вышках, брама. Видно, такой же лагерь уничтожения, как и Маутхаузен, только поменьше, и называется — Гузен.
29 марта 1943 года. Начинало светать. Лаяли овчарки, лаяли эсэсовцы, прогоняя нас через браму. Мы выстроились на аппель-плацу. Порывистый ветер со снегом. Нас без конца пересчитывали — многие не дошли. Специальные команды отправлены найти, собрать и доставить в лагерь не дошедших.
После карантина в Маутхаузене не покидало гнетущее чувство: нет сомнений — здесь будет еще хуже. Мы понимали, что это конец — если не для всех, то для очень многих из нас. Надежды на жизнь — никакой.
Эсэсовцы остались за брамой. На аппель-плацу полное господство лагерной номенклатуры, функционеров всех мастей — блоковых, штубовых, полицеев, капо. Они орали, били палками и гумами, бегали вокруг нас с перекошенными лицами. В лагерь прибыл
Рядом русских не видно — кругом в основном поляки, переброситься словом нес кем. Стояли с трудом, ноги подкашивались, незаметно подкрадывалась полная апатия, безразличие ко всему, что происходит. Вскоре многие из нас поймут, что такое состояние опасно, и станут упорно бороться с ним, помогая в этом друг другу, будут поддерживать в товарищах веру и надежду на лучшее, которые слабо, но все-таки вспыхнут в нашем сознании.
Обратили внимание на новое явление, которое в Маутхаузене прошло незамеченным. Это приторно-сладковатый запах горелого мяса, жира и костей. Маслянистый темно-коричневый дым из трубы крематория низко стелился над нами, над всем лагерем. От него никуда не спрячешься. Мы будем жить в этом дыму и сознавать, что каждый стоит в этой зловещей очереди на уничтожение. Все было в истории человечества: варили грешников в кипящей смоле, отрубали головы, четвертовали, сжигали живьем. Подумать, так фашисты не первые в деле варварского уничтожения неугодных им людей, но первые в невероятных масштабах, в размахе и массовости акций. Такого действительно не было — в этом нацисты превзошли палачей из Средневековья. Достаточно вспомнить Освенцим…
Снова занялись нами. Прозвучала команда гуськом заходить в крайний блок на регистрацию. В блоке стояли длинные столы. За ними сидели писари, работавшие в лагерной канцелярии. Писари — это узники, которым суждено пережить кошмар лагеря, они промененты [54] , лагерная элита. За их спиной сновали блоковые и капо, ругались, подгоняли нас.
Мы подходили к писарям, и те заполняли учетные карточки. Вопросов к нам совсем немного, мы уже нелюди, мы — хефтлинги (заключенные концлагеря!), и главным для нас является номер, а он выдан в Маутхаузене и сохраняет силу. Остальное о себе должны забыть, его просто больше не существует. Я получил красный винкель с буквой «R», что означало — я не военнопленный, а «русский цивильный рабочий». Категория — политический. Хоть не уголовником записали, и на том спасибо. Теперь никто не сможет обвинить службу СС в том, что военнопленных убивают в концлагерях — их здесь нет, нет и все!
54
Узники, имеющие «покровителей», дополнительное питание, работающие в престижной команде и имеющие шансы остаться в живых. — Примеч. автора.
— Имя, фамилия?
— Левченко, Дмитрий.
— Когда родился?
— 31 декабря 1921 года.
— Где родился?
— Ленинград, — это прозвучало впервые за годы плена. Теперь с Киевом покончено. Ванюша Кучеренко остался где-то далеко, а помирать я предпочел ленинградцем. Больше можно было не врать — ник чему.
— Профессия?
— Студент.
— Пошел! Следующий!
На пути к выходу из блока кто-то остановил меня за локоть. Обернулся — узник невысокого роста, по одежде явно капо, один из тех, что стояли за спиной писарей, наблюдая за регистрацией.
— Ты из Ленинграда?
— Да.
— Студент?
— Да.
— Что изучал? — Стоп, не торопиться! Спокойно. Свой институт инженеров водного транспорта я, разумеется, не назову: нас готовили в Совторгфлот или, как принято было говорить, «на загранку», и мандатная комиссия, при приеме «копавшаяся» в родословной поступающих, выглядела достаточно строгой по тем временам. Надо врать, а то придерутся еще, кто их знает? Мигом нашлось спасительное слово:
— Медицину.
— Хорошо, иди, — вот и весь разговор. Откуда я тогда мог знать, что это магическое слово решит мою судьбу, хотя бы и на первое время.