Мы из Тайной канцелярии
Шрифт:
— Не себя ради стараюсь. О пользе пекусь учреждения, к коему приставлен. Если бы не Пётр, повозились бы мы с убивцем. Глядишь, до виски [15] б дошло, а там любой себя очернить может. Есть в нём сыскные таланты, жаль будет, ежли впустую пропадут.
— Подумаю, — неопределённо сказал Ушаков. — За то, что к розыску без моего дозволения братца своего привлёк, накладываю на тебя штраф в три рубля. Деньга иной раз посильнее плети бьёт. Сие тебе урок на першпективу. Но коли из энтого польза изошла,
15
Виска — подвешивание на дыбе.
«Спасибо, предок! Удружил мне конкретно!»
«Ничего, потомок! Благодарить опосля станешь».
«Ага… После того как мы с тобой по полной программе опарафинимся. В смысле, когда позор на весь мир будет. Я ведь тебе никаких гарантий, что цацки сумею найти, не давал».
«Ты же сам говорил: „шерше ля фам“. А уцепиться есть за что».
«Думаешь, она?»
Женский облик нарисовался перед глазами копииста словно живой.
«Не думаю. Уверен!»
Глава 18
Предок вернулся со службы поздно. Пришёл не один — с хозяином квартиры. Тут уж хочешь не хочешь, но надо соответствовать моменту и вести себя сообразно традициям, а они даже в восемнадцатом веке немногим отличались от мне привычных. Потому, как принято — за знакомство раздавили бутылочку под нехитрую закуску. Собственно, пили только мы с Василием, Иван решительно отказался и потихоньку цедил холодный, безумно приятный на вкус квас. Я, попробовав, пришёл к выводу, что такого в моём времени не делают: то ли рецепт потеряли, то ли гораздо проще разводить водой всякие химические концентраты. Даже бочковый, якобы «живой», который мне всегда нравился, этот квас напоминал слабо.
Чего уж… многое мы приобрели, но многое и потеряли.
За столом всё было тихо и мирно, без всяких безобразий. Захмелев, Вася откровенно признался, что меня уважает. Я с ним полностью согласился, сказав, что тоже себя уважаю и предложил выпить за другого достойного человека — Василия Турицына. Отказа, как водится, не последовало.
Алкогольным парам домовладелец сопротивлялся недолго. Всё же сказалась бессонная ночь. Скоро он начал зевать, потом клевать носом, закончилась «вечеринка» тем, что мы с Ваней утащили бесчувственное тело Турицына на койку и продолжили посиделки вдвоём.
Первым делом предок попросил у меня прощения:
— Ты, братец, извини. Я, когда протекцию тебе перед Ушаковым выказывал, токмо о хорошем пёкся.
Я плеснул себе в стакан ещё водочки и ответил:
— Полно убиваться. Правильно ты поступил. Немного необдуманно, но правильно. Я сидеть на чужой шее не привычен. Мужик…
Иван вскинулся. Ну да, назвать дворянина мужиком — перебор. Я спешно поправился:
— …то бишь мужчина, должен обеспечивать себя сам. А поработать не только на свой карман, но и на благо Отечества, для
Предок просиял.
— Отрадно слышать, что заботит тебя не токмо корысть, но и благое зачинание.
— Вот за это и выпьем!
Мы чокнулись: я — водочкой, Иван — квасом.
Первым проснулся Турицын. Он долго шумел и ругался. С утра у него был жуткий сушняк, усугубившийся головной болью. Из-за устроенного трамтарарама проснулись и мы.
Всё же не испоганенная экология — великая вещь! В родном городе да после такой попойки у меня бы башка раскалывалась, а тут — хоть бы хны. С Турицыным-то всё понятно, перебрал прилично, потому и маялся. Я же больше нормы не пил.
Снова скудный завтрак, потом Василий потопал на службу, а мы остались дома, прикидывая план дальнейших действий.
— В любом случае, сначала надо заглянуть к Чиркову за паспортом, — твёрдо сказал я.
Копиист согласился.
— Думаю, раз обещал, то не обманет. Не лживой породы человек.
— Э, стоп! Тут, братец, не всё просто. Ты на его счёт сильно не обольщайся. Он — сыщик, значит, должен врать, не краснея. Служба такая. Но нас опрокидывать ему резонов нет. Скорее всего, поможет. К тому же у тебя такая крыша! Сам Ушаков за спиною, а это — фигура!
— Ты меня за дурачка-то не держи! Я всё понимаю, — покраснел от обиды предок.
— Не злись, — попросил я и сразу пояснил:
— Опыта у тебя, Ваня, не хватает. Не спорю, парень ты умный, смышлёный, но ещё зелёный.
— Сам-то какой?
— Да такой же, — фыркнул я.
— Так чего меня поучаешь?! — изумился он.
— Для порядка, — сказал я, и мы засмеялись.
Потом Иван перевёл разговор на другую тему:
— Как думаешь, мог камердинер алмазные вещи украсть?
— Сомневаюсь. Многовато грехов на него списать хотим, — покачал головой я. — Так не бывает.
— Подожди. Вот, к примеру, мы думаем, что по ревности он Варю убил, а коли та случаем узнала, что Антон татьбой занимался?
— А он её типа как свидетельницу устранил? — развил мысль я.
— Да. Или она с него что-то требовала за молчание.
— Понятно. У нас это называется шантаж.
Иван кивнул, запоминая новое слово. Потом ввернёт где-нибудь при удобном случае.
Я задумался.
— Нет, не то. Вспомни его реакцию на мои слова… Ну, как он вёл себя во время нашего разговора. Из меня психолог, конечно, как из дерьма пуля, но даже мне понятно — любил он девку. И если грохнул, так только из-за ревности. Остальное не вписывается.
— Выходит, убийца и вор — разные люди? — расстроился Иван, и я его понимал: казалось, вот оно, раскрытие преступления. Знай расставляй «галочки» да заполняй наградные листы.
Сам с трудом от соблазна бы удержался. Но…
— Выходит, что разные, — подтвердил я. — И в таком свете твои вчерашние предположения по «шерше ля фамам» показались мне резонными. Присмотрим за мадам Трубецкой. Ох, чует моё сердце — та ещё шалава. И ждать от неё можно что хочешь. С её-то репутацией!
— Заарестовать её и точка, — сказал Иван и сам испугался.