Мы, Мигель Мартинес. Испания
Шрифт:
И тут мои размышления были прерваны связным Дугласа, Лимонником. Павел Луговой получил такой псевдоним не за то, что был потомком английскоподанного, он им не был. Но из всех напитков он признавал исключительно лимонад, который мог пить в совершенно невообразимых количествах, утверждая, что врач сказал ему о нехватке в его организме витамина С. Если смотреть на его мощную спортивную фигуру с ослепительной улыбкой, в которой сияли крепкие белые зубы, в недостаток аскорбиновой кислоты верилось с трудом. Точнее, не верилось абсолютно. Но можно ведь сказать, что в этом заслуга лимонов? Или я ничего не понимаю в медицине, или Паша нас всех разводит на жалостную историю, чтобы никто ему не мешал пить лимонный напиток. Кстати, здешний лимонад совершенно не похож на лимонад моего времени: шипучку, заправленную лимонной кислотой в
— Что тебе, Лимонник? — поинтересовался Дуглас.
— Орёлик наш опять накосячил. — бросил Паша, уселся за стол и заказал официанту принести лимонад.
Орёлик, это никто иной, как товарищ Орлов, Александр Михайлович. Он же (при рождении) Лейба Лейзерович Фельдбин. Моя заноза в заднем месте. Он появился тут, сопровождая теплую команду из Москвы (майоров Куни и Орнальдо), но только братья-гипнотизеры отправились в столицу нашей родины, а этот типчик остался тут, типа, на контроле. Нахрена он нужен был? Вот этого я никак не помнил. Единственное, что я вспоминал, что был такой перебежчик, генерал Орлов, который осел в САСШ, но был ли это этот Орлов? И какой из него генерал? Нет, что-то тут не сходится[2]. Но я насторожился и посоветовал Дугласу проследить за этой «птицей», слишком мне не понравился его настрой — строго придерживаться линии партии. При этом он утверждал, что только его видение линии партии стало единственно верным, а все остальные искренне заблуждаются. И его роль — выявить, может человек отказаться от своих заблуждений, или ему нужно помочь избавиться от них навсегда. И первое, чем начал заниматься этот резидент НКВД — так полез для чего-то в компартию Испании, наводить там «порядок». И это не смотря на то, что я ему в разговоре это делать запретил. Строго запретил. Но на мой запрет Лейба Фельдбин забил свой тоненький еврейский болт, почему-то решив, что ему лучше видно и он получил инструкции сверху, а «жираф большой, ему видней»[3].
— И что теперь? — Дуглас сидел всё также расслаблено, но по тому, как изменился его взгляд, я уловил то внутреннее напряжение, которое в нём появилось и быстро нарастало.
— Наш орёлик решил проявить самостоятельность. Он отправил в Москву запрос на устранение Андреу Нина. Утверждает, что это самый активный антисталинист Испании и человек, который может разрушить компартию, вызвать раскол.
— А то, что именно устранение Нину нашими людьми может этот раскол спровоцировать он не подозревает? — у меня возник вполне справедливый вопрос. Паша в ответ пожал плечами.
— Считает, что можно будет прикрыться репрессиями властей…
— И вызвать революцию снизу? В то время, как все опросы показывают, что Народный фронт имеет все шансы взять власть мирным путём? То есть, получается, что гражданская война возникнет в ситуации, когда армия будет подавлять вооруженное восстание народа, которое вполне может признать незаконным. В то время, как нам важна ситуация, когда военные будут восставшими, которые будут выступать против законного правительства! Чёрт подери! Что в мозгах у этого орёлика? Дуглас, надо очень осторожно выяснить, кто его сюда к нам послал и кто инструктировал перед отъездом. Сможешь?
— Поговорим. — коротко бросает Шпигельглас. И я понимаю, что да, поговорит. В это время Дуглас стал руководителем силового блока под моим контролем, был осведомлен в моих планах по Испании и полностью их поддерживал. Тем более, что зимой планировалось серьезное усиление его группы, готовилась целая команда очень зубастых специалистов, которых я запросил у Москвы. В том числе такие «зубры», как Илья Старинов и Наум Эйтингон. Конечно, они пока что не зубры, а так, «зубрята», но надо же им где-то тренироваться? Вот и подходящий для этого случай. А то ведь надо будет кому-то и линию Маннергейма в руины превращать. Кому, как не им?
А по поводу того, что мы знали, о чём сообщал Орлов в центр? Он использовал систему шифрования через книгу, это весьма надежный способ, если только не знать первоисточник, которая становится ключом к разгадке шифра. Увы… не самый надежный способ, на самом-то деле. Достаточно вычислить эту книгу. Ну, а мы это сделать смогли. И только
— Что делать будем? — поинтересовался Дуглас.
— Надо срочно отправить в центр сообщение о подрывной деятельности нашего орёлика. А там посмотрим. Но… если центр подтвердит решение об устранении Нина, я остановлю эту операцию своими полномочиями.
Надо сказать, что мандат, выданный вождём, позволял мне это сделать. Конечно, за это надо будет ответить, но ответ буду держать перед Сталиным, а не какими-то мелкими шавками из НКВД. Поэтому пришлось садиться за аналитику и писать донесение «наверх». Вот не люблю я этого дела — писанины. Я, в прошлой своей жизни, выбирал такую работу, в которой надо было или меньше писать, или можно было бумажки сбросить на чьи-нибудь плечи, а самому этим не заниматься. Но тут, в ЭТОЙ реальности, мне стало казаться, что работа разведчика — это сплошной поток бумаг и всяких там справок, отписок и прочей бумажной ерунды. Жутко раздражает, если честно. Но, с другой стороны, понимаю, что большая часть из них необходима. И всё равно раздражает… Характер-то не перепрешь…
Мы с Дугласом и Лимонником расположились на улочке, по которой обязательно должен был пройти траурный кортеж. Столик на тротуаре, неспешный разговор. Прохладные напитки и кофе, который лучше всего в эту жару спасает от раскаленных мыслей. И вот оно… ударила по ушам траурная музыка. Из-за поворота показался артиллерийский лафет, на котором установили закрытый гроб, судя по фотографии, первым везли генерала Ягуэ, а уже за ним, буквально через пару минут показался еще один лафет с телом генерала Франко. За лафетами несли награды усопших, по бокам шел почетный скорбный караул (у всех солдат и офицеров на рукавах траурные ленты). Оружие обнажено. Последний поход. Как и все, встаем и застываем в почтительном молчании. А что, отдать минуту почтения врагу, причём сильному и достойному — это тоже часть нашей работы. Кроме того, что это своеобразная точка. Всё! Работа сделана, акт можно подписывать, актированный точно отправился в небытие. А вот и военный оркестр прошествовал, выдуваю скрипучие ноты похоронного марша. Боже ж мой! Какой у них тут этот марш противный! Звучит, как вой ста тысяч кошек в мартовские ночи. Не могли взять оркестр получше?
Но вот потянулись родственники и боевые соратники. А вот и конец скорбного шествия. Всё! Можно расслабиться.
— Земля им всем стекловатой! — произношу тост.
— За успех нашего скромного дела! — подхватывает Дуглас.
А Лимонник скромно опрокидывает стопку коньяка внутрь себя, поддерживая наше легкое торжество. А что? Поработали все. И хорошо поработали, не будь я Кольцовым!
[1] Звание Героя Советского Союза ввели как высшую награду страну 16 апреля 1934 года. А вот вручать Золотую Звезду как знак отличия ввели только 1 августа 1939 года.
[2] Действительно, не сходится. Александр Михайлович Орлов действительно в тридцать восьмом перебежал в США, выдавал себя за генерала, которым не являлся (звание в системе НКВД майор госбезопасности, что соответствовало званию полковник). Проживал в США под именем Лев Лазаревич Никольский.
[3] Цитата из В. Высоцкого
[4] Вообще-то в бегстве Орлова было много непонятного, так сказать, белых пятен. Во-первых, он стал невозвращенцем, испугавшись отзыва в Москву, хотя, по свидетельству Ежова, никто его арестовывать не собирался. Во-вторых, он многое рассказал своим кураторам в США, но при этом не выдал агентуру, к которой имел непосредственное касательство, в том числе Кима Филби и его группу. Более того, утверждал, что вообще не выдал никого, а показания про агентов НКВД давал весьма расплывчатые. Но при этом выдал методы работы своей организации, написал разоблачения режима Сталина, где умело смешивал вымысел с фактами. Интересно, что ему предлагали в шестидесятых-семидесятых годах вернуться в СССР, утверждая, что считают его не предателем Родины, а невозвращенцем. Но Орлов от этого отказался.