Мы, монстры. Книга 1. Башня
Шрифт:
Но даже так Сорэн знала — ее и за руку не возьмешь. Сквозь нее провалишься.
И очень неприятно было понимать, что сама она, великая Светлая, лишь результат спора Д’хала с Кхаоли. И еще неприятнее понимать, что Лаэф — тоже. Что они в этом схожи. Не хотелось иметь ничего общего с ним.
Д’хал приказывал называть Кхаоли матерью. Как же!
Сорэн знала, кто ее отец. И знала, что матери нет — лишь холодный смех в рассветном молчании Гъярнору.
Потому, когда ее не стало, Сорэн было все равно.
Лишь
— Не тронь Иных.
Будто ей были интересны порожденные Кхаоли существа. Плевать ей было на них. Ушли в леса, куда почти не падает солнечный свет, куда не падет ее взор — пусть там сидят. Сорэн к тому времени уже успела стать настоящей богиней. Люди — мелкие муравьи — расплодились, расползлись по городам, стали звать ее, молиться ей, подносить дары и ждать света каждого нового утра, как начала новой жизни. Ждать света, принесенного ее белой дланью.
Конечно, она не приносила свет, не лично уж точно, она не любила спускаться с Гъярнору. Не хотела пачкаться. Она просто была светом. И все их молитвы были услышаны.
И конечно же, затаившийся до поры до времени Лаэф не смог оставить это просто так. Он проскальзывал к ним по ночами, с тенями и змеями, нашептывал на уши, склонял на свою сторону. Звал с собой и сулил дары, которых он дать не мог, но люди — существа глупые. Верили его лжи. За ним пошли немногие, потому Сорэн не обращала на них внимания. Ведь если случится спор, кто из них сильнее, она выиграет. Куда ему с его кучкой шаманов против всех остальных?
— Проверим? — насмешливо спрашивал Лаэф из глубин своих пещер, и змеи шипели у его ног. — Ты молча издали наблюдаешь за своими смертными, сестра. Я же — к каждому иду. И каждого учу. Они живут в тенях, как у себя дома. Скольких твоих последователей, которые, как дети, боятся темноты, сможет победить один колдун, который уже ко тьме и кошмарам привык? Который сам — кошмар?
— У них есть огонь, — напоминала Сорэн. — Что им твои тени и кошмары? Даже вночи огонь выжжет — и тьму, и твоих детей. Хочешь, я прикажу своим людям зажечь костры?
Д’хал громом гремел — злился, стоило им с Лаэфом завести спор. И предупреждал: развяжете войну — уничтожу всех, и людей ваших, и вас самих. Глупцами называл. И снова Сорэн злилась, что они с Лаэфом оказываются в чем-то рядом. Даже в криках отца.
“Сам глупец, — думала Сорэн, — годами сидит на вершине Гъярнору, вдаль смотрит. Тоскует по Кхаоли вместо того, чтоб делать что-то. Хоть что-нибудь”. И однажды тот будто услышал, прочел ее мысли. И проявил свое безумие в полной мере. Излил бесконечную тоску по Кхаоли — будто продолжал спорить с ней, доказывать, что способен сотворить еще одно существо, а потом — еще одно. О людях забыл, принялся снова рожать детей — младших богов.
И с каждым разом получалось все хуже.
Пока не получился
***
Старшим из младших стал угрюмый Заррэт. Огромный, будто Д’хал решил, что размерами исправит другие недочеты. В остальном — один сплошной недочет. Не блистал ни умом, ни красотой, ни грацией. Да и разговаривать поначалу будто не умел. С оружием носился. С палками сначала, камнями, топорами да копьями, а потом начал свои ковать. Мечи, тесаки, шпаги. И тоже с людьми сдружился. Этому наглости хватило даже темнотой не прикрываться. Нет, прямо так, средь бела дня спускался в их муравейники, приносил оружие, звал с собой. И за ним шли.
А самых сильных он забрал с собой и перековал в кузне на свой лад.
Так родилось гномье племя.
А люди стали поклоняться ему, как богу. И если шли друг на друга войной, обе стороны будто забывали о существовании Сорэн — все молитвы возносились ему, богу войны Заррэту. И кровавые жертвы приносились тоже — ему. Было обидно: ему живительная теплая кровь, ей — в лучшем случае вино. А то и вовсе просто чучело соломенное сжигали.
Сорэн злилась.
Бросала ему иногда, в редкие дни, когда тот был не в кузне:
— Бог, тоже мне. Мои люди в тебя верят, лишь когда им надо. Все остальное время — я у них главная. И не смей приводить к ним своих замшелых гномов из пещер. Перебьют.
— Чем? — мрачно спрашивал тот. И волком глядел исподлобья. Оружием-то он заведовал.
— Голыми руками, если будет нужно, — огрызалась она, и снова злилась. Почему отцу не создать таких же, как она? Чистых, честных, красивых? Зачем перекручивать всех каждый раз? Они же и ее портят: один врать научил, второй — рычать по-волчьи.
А Д’хал и дальше не унимался.
***
Второй из младших создал Тэхэ. Чудище рогатое. Той, конечно, хватило ума не лезть на их земли — она в леса подалась. Не в Иные, не в запретные, естественно. Детей Д’хал первым делом учил, что туда вход воспрещен, в святилище его мертвой воздушной жены. Но лесов вокруг было полно — и разрешенные Тэхэ взяла под свое крыло. И там веселилась-плескалась в ручьях, миловалась с ланями да медведями, и никто ей нужен не был.
Одной было хорошо, рогатой.
Но и к ней люди пошли. Как на охоту выходят — сразу ей молитву принесут. Олененка зарежут — ей несколько капель крови в землю.
“И этой — кровь, — думала Сорэн, — ничего не делает для этих муравьев, дела с ними иметь не хочет, а те все равно рады стараться. Им как будто все равно, кому молиться, лишь бы молиться”.
Заглядывала иногда к ней в леса, спрашивала, будто невзначай:
— Если случится беда с тобой, чем питаться будешь? Кто в тебя верит? Разве звери твои помогут, случись что? Они забудут тебя назавтра. Пойдем со мной, покажу, как надо быть богиней.