«Мы не дрогнем в бою». Отстоять Москву!
Шрифт:
409-й стрелковый полк майора Князева остановился на переформировку в полусожженном селе с церквушкой. Наступала Пасха, но в избушках этого русского села праздником не пахло. Немногие оставшиеся в живых местные жители рады были грубому армейскому хлебу.
В санроту полка накануне Пасхи пришел новый комиссар полка Александровский. Старого, Акимова, сняли: на Березуйке, пьяный, угрожая пистолетом, хотел отобрать машину, которая должна была везти раненых в тыл.
– Делегация рабочих-шефов послезавтра приедет, – сказал Александровский военфельдшеру Богатых, – надо подготовить концерт. Мне рекомендовали
Иван Богатых долго не мог понять, что хочет от него комиссар. Он после пережитого кошмара боев даже забыл, что означает это слово – конферансье.
– Попробую. А где выступать будем? – наконец, спросил он.
– В церкви. Чем не театр?
Делегаты от завода «Красное Сормово» привезли знамя и посылки с записками, которые все как одна заканчивались фразой: «Бейте фашистских гадов!»
Церковь была набита битком. Иван Богатых с наспех сколоченного подмостка объявлял номера – «Три танкиста», «Катюша», «Синий платочек», врач Пиорунский дирижировал, фельдшеры Хмельнов и Кравцов, Ира Мамонова, Катя Белоусова пели под баян. И так пели, что у многих собравшихся в церкви старушек блестели слезы на глазах. Бойцы, отвыкшие от музыки, месяцами слышавшие только свист снарядов и грохот разрывов, затаив дыхание, слушали хорошо всем известные песни. И каждая песня напоминала им что-то свое из мирной жизни.
– «Последний выстрел на войне», стихотворение, – объявил Иван Богатых.
Читая стихотворение, он всматривался в лица бойцов и женщин, в лики святых на стенах, а когда закончил и все закричали «Смерть немецким оккупантам!», ему показалось, что и святые со стен смотрят сейчас на него с одобрением, а не с укором, как раньше.
После концерта делегаты пригласили артистов к себе, долго расспрашивали о войне, а артисты – врачи и медсестры, санитары – вновь вспоминали, как ползали среди убитых, как перевязывали раны зубами, когда коченеют руки, как поднимали на столы до четырехсот раненых в сутки, как спали стоя, урывками, по пять минут.
Прощались с грустью. Иван Богатых заметил, с каким сочувствием делегаты из тыла смотрят им в глаза, как будто зная, что все они скоро станут холмиками вдоль дорог…
Всего лишь четыре недели отдыхала дивизия. В двадцатых числах апреля 137-я вновь получила боевую задачу: взять штурмом город Мценск.
Подполковник Владимирский понимал, что взять город будет труднейшей задачей. Мценск и до него неоднократно, но безуспешно штурмовали несколько дивизий. Но приказ был дан категорично: «К 1 мая Мценск взять».
Готовясь к операции, подполковник Владимирский понимал, что построена она в основном на риске и большая надежда будет на энтузиазм. Но в то же время он делал все возможное, чтобы задачу выполнить.
Дивизия получила пополнение, но без винтовок, поэтому решено было атаковать Мценск сводным полком, куда и было передано все вооружение и боеприпасы.
– В дивизии всего двадцать пять орудий, – напомнил Владимирскому новый начальник артиллерии дивизии полковник Трушников, – так что я со своей стороны успеха не гарантирую, тем более что снарядов выделили очень мало, всего половину боекомплекта на всю операцию.
– Командующий обещал помочь авиацией и «катюшами», с соседями о взаимодействии я договорился. Главный удар наносит наша дивизия, поэтому, думаю, вся помощь будет прежде всего нам. Завтра с утра на рекогносцировку. Алексей Федорович, – обратился Владимирский
Утром Владимирский и Кустов вместе со всеми комбатами и ротными, кто должен был участвовать в операции, вышли на рекогносцировку.
– Прежде чем Мценск штурмовать, надо сначала эту высоту взять, – сказал подполковник Владимирский, посмотрев в бинокль.
Было тихо, немцы не стреляли, хотя на рекогносцировку вышла большая группа командиров и был риск попасть под артобстрел.
– Три ряда проволоки, две линии траншей, – сказал майор Кустов, посмотрев в бинокль. – Данные разведки видны и отсюда. Наверняка есть минные поля. Да и сама высота – до нее еще километра два, если не больше. Там у них не менее двух батальонов, если не полк. Подступы, конечно, пристреляны артиллерией из-за Зуши.
Майор Шапошников, который только вышел из госпиталя и получил новое назначение, по просьбе командира дивизии оставленный в полку на период операции, тоже был на рекогносцировке. «Даже примерно не знаем, сколько здесь у немцев пулеметов, система огня не изучена, да они ее и не проявляют, – с огорчением думал Шапошников. – Атаковать Мценск одним полком… Тут нужна полнокровная дивизия, да артподготовка часа на четыре из сотни стволов, да авиации, лучше штурмовиков, надо бы заходов десять. А для развития успеха нужен хотя бы один свежий полк». О танках Шапошников и не думал: грязь вокруг была непролазная, а берега Зуши столь высокие, что до противника они вряд ли бы и дошли. Да и где их взять, танки…
Шапошников видел, что подготовка к операции ведется энергично, новый командир дивизии показался ему умелым организатором, с сильным характером, волей и явно с безупречной личной храбростью. Но все-таки ему казалось, что вся операция страдает прежде всего переоценкой своих сил. Главная надежда у нас была на стремительность атаки и пулеметы. Наконец, если физически после госпиталя Шапошников вполне отдохнул и набрался сил, то психологически он был не готов к новому кровопролитию. После всего пережитого, особенно в январских и февральских боях, когда дивизия теряла в бессмысленных боях тысячи людей убитыми и искалеченными, любое наступление сейчас, после серьезного отдыха и тщательной подготовки, казалось Шапошникову авантюрой.
Когда рекогносцировка была закончена и все собрались уходить из траншеи, гитлеровцы внезапно открыли беглый минометный огонь. Убит был только один командир минометной роты, молодой красивый парень. Ему оторвало ногу, и он быстро умер от болевого шока на глазах у всех. Смерть эта, хотя и была не в диковинку, потрясла своей обнаженностью и нелепостью. Каждый подумал: «А ведь на его месте мог бы быть и я, – и каждый подумал: – Не к добру эта смерть».
Когда в штабе дивизии работали над планом боя, Шапошников почувствовал, что до сих пор у всех не выходит из головы этот случай. В штабе все, подавленные случившимся, говорили между собой скованно и мало. Потом стало известно, что к немцам от штаба армии улетел на самолете наш летчик, он мог знать о плане операции. Наконец, выяснилось, что Владимирский потерял план операции, когда ездил на рекогносцировку, а с передовой к немцам ушел перебежчик, который тоже мог знать о готовящемся наступлении. Но отменять операцию было нельзя.