Мы не прощаемся
Шрифт:
А вот сейчас Андрею не хотелось просить Осипа Сергеевича о том, чтобы он «серьезно и аргументированно» поговорил с председателем насчет кукурузы, Андрей и сам не мог бы объяснить, почему вдруг раздумал, хотя именно из-за этой просьбы и зашел к Пустобаевым.
После ухода Осипа Сергеевича еще ниже, кажется, навис потолок, еще сумрачнее стало в горнице. От неверного огонька лампадки по лицу божьей матери блуждали тени.
Андрей и Горка тоже вышли.
— Ну вот, а ты все в пастухи да в пастухи! — Горка, прижимая ладонь к саднящей челюсти, явно искал причину отказаться от предложения приятеля. — Как присобачут за целую корову платить...
— Тебе не присобачут, не беспокойся!
— Не понимаю...
— А чего понимать? Помалкивай и все. Так-то спокойнее...
Стояли возле ветлановских жердяных воротцев, от которых совсем недавно впервые уезжали на самостоятельную работу.
— Ты все на звезды смотришь, — Горка, как обычно, побаивался внезапной молчаливости Андрея, за ней всегда что-то таилось, поэтому усиленно завязывал разговор. — Тут надоело, что ли?
— Сенца бы звездам или кукурузы! Видишь, разбрелись, как мое стадо, а щипать нечего. Месяц умаялся гонять их по всему небу. Вообще-то понимать надо: и с него, наверное, высокие удои спрашивают!.. Значит, не хочешь в пастухи? Может, на ударник двинем, а?
— Сейчас, разуюсь и побегу! — Горка говорил быстро, но из-за больного зуба не очень членораздельно. — Вместо того, чтобы отдыхать после работы, как положено человеку, вкалывай.
— Слушай, в бане не угарно было?
Горка оскорбленно пожевал верхней оттопыренной губой и ушел.
Опять Андрей остался один.
Денек выдался! В голове — чехарда. А тут еще Горка. Вот паралитик косноязычный! И ответить ему сумел.
В минуты полного одиночества воспоминания о Гране — как крик ночной птицы за Уралом: грустные и неясные. Почему он так много думает о ней?..
Там, в лугах, и фельдшерица. В ее маленьких руках черен вил, наверное, груб и тяжел. Она, эта Ирина, как видно, с людьми трудно сходится, в Забродном у нее еще нет ни друзей, ни подруг. А вот поехала. А он не поехал. Самолюбие, гонор! Оплеуху получил. А кто виноват?.. Савичев, наверное, наверху топчется: завзятый скирдоправ. Завтра не будет ступать на растертое протезом надколенье, уж это точно... Они все там! Он — один...
В летней кухне отчим резался в «шесть листов» с дедом Астраханкиным, маленьким остроносым выпивохой. Посреди стола зеленела поллитровка, рядом мерцала пустая рюмка, а на ней — пупырчатый, словно бы озябший, малосольный огурец. После каждого кона тот, кто выигрывал, имел законное право налить полстопки, выпить и закусить огурцом. Когда пришла Граня, эта честь выпала Мартемьяну Евстигнеевичу. Он выпил и смачно крякнул:
— А! Не шутка выпить, а шутка крякнуть. — Аппетитно принюхался к надкушенному огурцу. — Дочка, айда, причастись для компании!
Она отмахнулась и стала разжигать керосинку, чтобы приготовить обед. По столу жирно шлепали зацапанные толстые карты, а Граня размышляла о том, что зря отца отпустили из пастухов. Там он хоть при деле был, меньше о водке думал, а теперь опять сверх всякой нормы будет заливать. И жалко его, и в то же время осточертело слушать его пьяные басни, видеть добрый помидорный нос. Кабы еще не этот Астраханкин!..
Разбивая над сковородкой яйцо, прикусила губу, чтобы не рассмеяться: кривой, кривой, а узрел отчим Василису Фокеевну издали! Сразу зашебутился, заерзал: огурец в рот сунул, бутылку в карман, рюмку в горнушку.
— Мой нафталин идет! — пояснил
Только напрасно они так поспешали. Пока Фокеевна дойдет до дому, со многим можно управиться. Нескончаемо длинна главная забродинская улица, а любопытство новой санитарки — еще длиннее. Увидит, муку везут — обязательно спросит, на каком камне малывали. Из сельмага бабенка с покупками выскочила — выпытает, почем ситчик брала. Выглянувшему за калитку хворому старцу присоветует прийти в амбулаторию: «Мы тебе с Ириной Васильевной горчишники поставим — враз все болячки сымет, хоть под венец веди!..» В общем, зря торопились картежники. Покудова Фокеевна доплыла, они успели не только собраться, но и по чашке чаю опрокинуть.
Встречена была Василиса Фокеевна покорливо-благостными взглядами, и это ее насторожило.
— Вы чего несмелые нынче? Поди, управились уж, выпили? Ну-ка, дыхни! — Видимо, требование такое не впервой приходилось выполнять старому казаку: раскрыл рот, дохнул в ее сосредоточенное лицо. — Да нет, вроде бы... А ну ты, пим дырявый!
Дед Астраханкин кругло облизнул губы и, вытянувшись, пуча глаза, как на смотру, тоже выдохнул. Фокеевна недоумевала:
— Неужто не разговелись до самого полдня?
Астраханкин потоптался у порога.
— Пошли? — кивнул Мартемьяну Евстигнеевичу.
— И то, идтить надо...
И они вышли. В окно Граня видела, как старики, склоняясь один к другому, что-то говорили и счастливо тряслись в смехе: точь-в-точь нашкодившие мальчишки, которым удалось ловко провести старших.
Фокеевну подвел нос: выскочила утром в одной рубашке корову доить, а утро ералашное было, ветреное, ну и простыла.
— Надо что-то делать, мама, с отцом. Лечить, что ли? Пропадет же.
— Я посоветуюсь с Ириной Васильевной.
Граня не возражала: новая фельдшерица стала для Фокеевны непререкаемым авторитетом.
Оседлав лошадь, Граня выехала в степь. Надои молока хотя и поднимались на ферме, но очень медленно. Председатель просил съездить к Андрею, посмотреть, где и как пасет, возможно, она что-либо да и подскажет ему. Андрей, конечно, не ждет ее. Парень с характером. Никогда не подаст и виду, что и ему кисло. Отделывается шутками.
С самого раннего утра ветер, злобясь, гонял стада взъерошенных туч. Казалось, вот-вот хлынет ливень. Но ничего у ветра так и не получилось: к обеду распогодилось. По небу спешно уходили облака, а в серой степи вспыхивали и перемещались, обгоняя Граню, солнечные озера. Пофыркивая, шел конь. Плыли Гранины то ясные, то хмурые мысли. Граня не была слабохарактерной, но когда предавалась раздумьям наедине с собой, хандра охватывала ее незаметно и властно, как сон, особенно если не было рядом людей, не было дела.
Через три года — четверть века. А что сделано? Мечтала стать зоотехником. Трижды ездила поступать и трижды не прошла по конкурсу: русский язык подводил, вернее, не русский, а уральский казачий выговор. В сочинение обязательно вкрапывалось местное: «У него было много детишков...», «Ходил он наклонкой...», «На гвозде висел полотенец...»
А что теперь? Получилась из ее жизни «обыкновенная история», каких на земле тысячи. А она все чего-то ждала!.. Не родись красивой — родись счастливой. Где оно, ее счастье, на какой тропе затерялось? Пришел в полночь мальчишка, постучал — и она вышла. Поцеловал — не оттолкнула. Пришел другой — тоже...