Мы не прощаемся
Шрифт:
— Большина-то какая! — повздыхала Фокеевна. — Граня как раз такая была, когда она у тебя нашлась... Уж Леонтьевич над Аграфеной — м-м! Души не чаял. — Лицо Фокеевны стало мягким, светлым, волосатые родинки ничуть его не безобразили, наоборот, придавали ему выражение доброты и мудрости. — В девятнадцатом годе, как сейчас помню, у Клавдеечки Столбоушиной вечерка была. Отворяется дверь, а в ней — красногвардеец отпускной, звезда на буденовке, шинель до шпор гремучих. «Дозвольте взойти, девушки?» — «Взойдите!» Кинул
Фокеевна заметила, что на столе уже не шумит самовар, что хозяйка уже перетерла и убрала посуду.
— Поди, надоела тебе со своими баснями? Человек любит, чтобы его слушали. Всяк любит вспоминать прошлое, особенно молодость неворотную... Пошел он меня провожать и, стыдно вымолвить, грех умолчать, наотмашь: «Васюничка, вы меня извините, но я вас сейчас...» В лоскуты порвалась отбиваючись, а что сделаешь?! Да и ничего, двадцать два годочка любохонько прожили. Кому медовый месяц, кому — полумесяц, а нам пчелки всю жизнь мед таскали...
Из горницы выкралась Варя, в коричневом платье, в белом переднике с крылышками. В руке — портфель.
— Нарядная-то какая! — заметила Фокеевна. — Прямо как из сундука.
— Мам, я ухожу. — Конопатый нос высоко смотрит, в голенастой фигурке — важность, капелька неосознанного еще кокетства. — Обедать не хочу, мам, у меня полный живот витаминов.
— Ну, иди, иди, да смотри мне там!..
Варя повела острыми плечами и удалилась с таким видом, что можно было подумать: о чем речь, мама, ты же меня знаешь!
— Сто сот стоит девчонка, сто сот! — восхищалась Фокеевна. — Всегда поздоровается, поклонится... Глянь, пыль взнялась! Приехал кто, что ли?
Мимо окон мелькнула тень, и в кухне появился Савичев.
— Давно кошка умылась, а гостей насилу дождались. — Степановна обмахнула стул. — Садись, Кузьмич, чайку заварю нового...
Савичев отказался.
— Мне бы Андрюшку. Дома?
— В горнице. Разбудить?
— Я лучше сам.
Пока женщины строили догадки, зачем понадобился парень, мужчины вошли в кухню. Андрей растирал пролежень на щеке.
— На Койбогар съездим, — пояснил мимоходом Савичев. — Дело к Базылу есть.
— Так вы и меня! — засуетилась Фокеевна. — Меня возьмите...
— Это зачем?
— А как же! Гигиена в быту — залог здоровья. Проверю, посмотрю... Увидишь, Степановна, докторшу, скажи: уехала, слышь, санитарка.
В пятиместном «газике» их уже поджидали. Потеснив Осипа Сергеевича, Фокеевна и Андрей разместились сзади. Председатель втиснулся меж сиденьем и баранкой. По правую руку от него очень прямо сидел Заколов.
Роста Владимир Борисович был малого, возможно, поэтому он и кепку носил на самом затылке, искусно, даже щеголевато
Выехали за поселок. Савичев прибавил скорость. Он весь подался вперед, прижимаясь грудью к баранке. На его стриженый затылок коробом насунулся пиджак.
«Почему они все молчат и не глядят друг на друга? — недоумевал невыспавшийся Андрей. — Точно судиться едут! А зачем я им понадобился? Павел Кузьмич даже не объяснил толком...»
Локоть Василисы Фокеевны больно давил в бок. Андрей отодвинулся к холодной металлической дверце и от нечего делать стал смотреть по сторонам.
Слева отступали, пятились распаханные поля. На вороной пашне сверкала паутина, тонкая и редкая, как седина в бороде Мартемьяна Евстигнеевича.
Внезапно машина въехала в барханы. Дорога завиляла между холмами песка, поросшими верблюжьей колючкой. Здесь можно двадцать раз пройти мимо чабанского зимовья и не увидеть его. При сильных ветрах песок-сыпун зализывает тропы, и они обрываются так же нежданно, как и возникают.
— Хороша загадочка, — промолвил Савичев, остро следя за дорогой. — Чтобы и овцы были целы, и волки сыты.
— Все будет в порядке. Зря волнуешься, Павел Кузьмич.
Андрей заметил, как после этого заколовского утверждения у председателя катнулись квадратные желваки.
— В копеечку обойдется это убеждение.
— Грачев тоже не без головы. Помогут в случае чего.
— Как в прошлом году. Продавали зернофураж по одной цене, а покупали — в четыре раза дороже. Помощь!
— Степан Романович из государственных соображений.
— Это так кажется.
— О чем речь-то? — не выдержала Фокеевна.
Никто не отвечал. Тогда она повернулась к Пустобаеву и повторила тот же вопрос. Осип Сергеевич изогнул брови, осмысливая, как бы половчее объяснить хитрую ситуацию.
— Видишь ли, с одной стороны, — он поднял глаза на зеленый тент «газика», будто хотел прочесть там нужные слова, — с одной стороны товарищ Грачев прав...
— А с другой стороны?
— Ты не перебивай. Понимаешь ли, нам запретили сдавать на мясо запланированный скот, запретили. Из этого исходит, что мы должны кормить это поголовье до января. А кормов у нас мало.
— М-м! Кто ж запретил и почему? — допрашивала Фокеевна.
— А вам-то не все равно? — раздраженно отозвался с переднего сиденья Заколов.