Мы не твои
Шрифт:
— Даже не вздумай больше общаться с этими уродами.
— Почему вы так говорите? Они не уроды.
— Они тебе будут сказки рассказывать, какая ты красивая, милая, желанная, потом сделают свои дела и свалят. А ты останешься. В лучшем случае просто пользованная, в худшем — сама понимаешь.
Именно. Теперь понимаю.
После Ильяса я осталась в худшем. По его мнению.
Лично я так не считала.
Вылезаю из ванны, вытираюсь пушистым полотенцем, надеваю халат и спускаюсь вниз. Кира говорит по телефону.
—
Она улыбается мне, прикрывает ладошкой трубку.
— Садись, кофе пьешь?
— Мне же нельзя. Если можно — чай. Я сама могу заварить.
— Сейчас. — продолжает диалог с неведомым Васей, — в общем, как что — звони сразу. Хорошо бы найти сумку, там документы, ключи от квартиры…
Кира заканчивает разговор, кладет смартфон на стол.
— Не волнуйся, Маша-растеряша. Постараемся найти. Деньги там были?
— Нет. Деньги на карте, а карта у меня в нагрудном кармане в кошелечке.
— Это хорошо. В принципе, паспорт мы с тобой можем восстановить. Ты же тут прописана, в городе?
— Ну да.
— Квартиру вскроем — соседи помнят тебя?
Конечно же помнят. И папу помнят. И маму…
— Значит, даже если не найдем, то…
— Вы думаете, это Гера взял? Или… Севастьян?
— Думаю они не специально. Суматоха была. Я поэтому все важное ношу в сумке на поясе. И стильно, и удобно.
Да, у Киры действительно была красивая красная брендовая сумочка.
— Вот твой чай, вкусный, с травками и ягодами. И еще я успела по-быстрому сделать сырники.
— Спасибо вам… тебе.
— Вот, это мне нравится! Ну что, чай попьем и отдохнем немного? Я после поезда всегда сонная. Тем более ночь мы не спали.
— Я не против.
— В твоем состоянии спать и спать. Помню, когда я своего Славку ждала, ходила вечно как сомнамбула, только увижу подушку, сразу брык на нее и все…
— У вас… тебя есть сын? А он где?
— Где-то в Европе, точно не скажу.
— Он… с вашим мужем живет?
— Он сам по себе. Ему уже двадцать пять, самостоятельный.
— Ого! А вам сколько?
— Тебе! — она улыбается, — а мне сорок три. Он у меня ранний. Вот тебе будет сорок три и будет у тебя взрослый ребенок. Знаешь как это здорово? Ты сама еще молодая, а он уже такой — ух! Под два метра ростом, красавец!
Я как-то сразу сникаю, представляя себя матерью-одиночкой. Грустно и больно.
— Ну, ну… что ты? Не раскисай, прорвемся! Расскажешь, что за идиот тебя вот так вот отпустил?
— Он не идиот… он…
Он все равно самый лучший.
Я правда думаю, что он хороший. Просто… ему не повезло.
Как
Мы с ним, в каком-то смысле… товарищи по несчастью. Думаю, об этом, закрывая глаза, вздыхаю тяжело.
— Ну что ты, девочка моя? Ты… расскажи мне все, тебе самой станет легче. Расскажи.
Качаю головой. Если рассказывать, то с самого начала.
Как увидела его в клинике, как он первое время постоянно грубил. Да и не первое тоже.
Начинаю вспоминать, и слова сами собой льются.
Я выхожу на работу после сессии. Все сдала хорошо. На пятерки.
Мне снова говорят о том, что с моими знаниями и умениями прямой путь в медицинский институт. А я не хочу. Это личное.
И потом, мне нравится быть медицинской сестрой. Не всем становиться хирургами и терапевтами.
Илик снова мрачный, не грубит, но явно не в настроении.
Первые дни пытаюсь его как-то расшевелить. Потом появляется сложная пациентка в другой палате, все больше времени провожу с ней.
У Ильяса консилиум, выясняют, что делать дальше. Он не хочет лечиться, не хочет вставать на ноги. Даже от операции на глаза отказывается.
Я в то время еще почти ничего не знаю ни о нем, ни о его семье.
Умаровы. Очень богатые. Тамерлан — старший брат Ильяса — совладелец нашей клиники. Что-то у них там произошло неприятное, то ли семейное, то ли из-за бизнеса. В старшего брата стреляли, он тоже у нас в отделении лежал. Потом машину Ильяса какие-то бандиты взорвали. Отец из умер от инфаркта вроде — не успели спасти. Вот и все, что я тогда про них знала.
Захожу в палату и…Он не нападает, нет. Просто застает врасплох, я падаю на него и… Думаю о том, какой он крупный, сильный, у него даже такого, лежащего уже больше месяца пластом бицепсы хорошо видны. Ожоги на руках зажили, на лице шрамы видны, но они его совсем не портят.
Он красивый. Даже вот такой.
Поверженный.
Вот что я могу о нем сказать. Он… повержен, проиграл. Это очевидно.
Мне не жаль его, нет, это совсем не жалость.
Неожиданно он спрашивает, чем от меня пахнет. Я не знаю. Чем может пахнуть? Духами я не пользуюсь, потому что у пациентов бывает аллергия. Даже порошок стиральный использую который для малышей. У него нежный аромат.
Говорю об этом Ильясу и не могу удержаться, глажу его подушечками пальцев по щеке, а потом…
Потом опускаю голову и целую. Ну, как целую? Просто прикасаюсь губами к его губам, стараясь быть нежной. Я не умею целоваться. Я не целовалась раньше ни с кем.
Нет, когда-то, когда еще была жива мама, мне было пятнадцать и я начинала встречаться с одноклассником. Но мы просто гуляли, держались за руки. Ничего такого. Я ведь скромный воробушек.
Потом мама погибла и… Моя счастливая жизнь закончилась.