Мы никогда друг друга не любили

Веммер Анна

— Я оставила Лиане сообщение.

— Что ж, или она — тупая истеричка, или сообщение не дошло до адресата.

Вот черт. Я ведь довольно долго здесь сижу… а еще забыла телефон и даже не могу посмотреть, отправилось ли сообщение. Идиотка! Могла бы дождаться двух галочек, но я даже не глянула, в истерике выбросив опостылевший кусок пластика. Здесь частенько пропадает интернет, и вот — я повела себя как свинья.

Островский задумчиво рассматривает небо, курит и молчит, будто ждет от меня каких-то оправданий или извинений. Но я так устала, что

не способна говорить. Болит горло, в глаза будто насыпали песка, а еще немного ноет нога — я приложилась ею, когда лезла по камням.

— Это что такое?

Виктор хмурится, замечая у меня в руке упаковку таблеток. Я пытаюсь спрятать ее в карман и отвернуться, но разве можно ему вообще сопротивляться? Это бессмысленное занятие.

– ****зопам, — читает название. — По рецепту?

— По рецепту, — бурчу я.

— Сколько выпила?

— Одну!

— Врешь?

— Вот еще! Из-за каждой скотины рисковать здоровьем. Чем я, по-твоему, их запивала? Дождевой водой? Из моря полакала?

Островский посмеивается, но возвращает мне блистер. Я рада, что выпила успокоительное до того, как он пришел, и теперь могу быть относительно нормальной: огрызаться, шутить, внятно отвечать на вопросы. Не хочу, чтобы он видел меня такой, какой я могу быть, когда становится совсем невыносимо.

— Я не буду обещать, что удалю блог. Но буду пробовать. И надеюсь, ты будешь мне помогать, по крайней мере информацией. Давай-ка на секундочку ты забудешь о наших отношениях и моем сволочизме, и сделаешь вот что. Если это ты, если блог твой, и ты просто испугалась, то скажи мне сейчас. Я больше не причиню тебе боль. Но ты сделаешь это сама, если побоишься сказать.

— Это не я. Но…

— Но?

Я засовываю руки в карманы толстовки, и там сжимаю острый блистер с таблетками. Кажется, до крови — во всяком случае боль отрезвляет.

— Это делает кто-то, кто очень хорошо знает меня. И… этот человек может рассказать то, о чем ты не знаешь. О чем никто не знает.

О чем я поклялась молчать, особенно в присутствии отца. А теперь придется признаться, иначе за меня это сделает аноним.

— Слушаю.

Островский выглядит холодным, равнодушным и спокойным, но мне совсем не становится легче.

— Папа боялся, что я забеременею. Что внебрачный ребенок станет позорным пятном на его репутации дипломата. У нас же была образцовая семья.

— Ты что, сделала аборт?

Я качаю головой, и от ряби на поверхности воды она начинает кружиться.

— Не знаю. Через два дня я купила таблетку экстренной контрацепции и выпила. Я даже не знаю… папа потом настаивал, чтобы мы завели ребенка. И я не могла ему сказать, а… а в больнице сказала. Сказала, что он разрушил мою жизнь, что если я и была беременна, то бесконечно рада, что избавилась от этого, что едва брошу горсть земли на крышку его гроба, подам на развод, что он не имел права ненавидеть меня всю жизнь и наказывать за то, что осталась жива, что я не убивала маму!

Я чувствую, как меня снова накрывает, и срываюсь

с места. Здесь некуда бежать, только карабкаться по камням, но на это у меня нет сил, поэтому я оказываюсь по щиколотку в воде, не удерживаюсь и падаю, промочив джинсы и кроссовки. Ночью вода дико холодная, она больно щиплет кожу, но в то же время немного приводит в себя. Отряхиваюсь и ищу мель, чтобы вернуться к камням. И как я теперь вернусь в дом? Кроссовки ужасно скользят.

— Он умер через неделю после этого разговора, но я больше не заходила. Может, кто-то слышал наш разговор… и тогда все это обязательно окажется в интернете. Интересно, что тогда обо мне напишут?

— Хорошо, что мы не завели ребенка, — задумчиво говорит Островский. — Идем, иначе простынешь.

Он протягивает руку, на которую я смотрю с ужасом и недоверием. Прикоснуться к Виктору, вот так запросто, подобно тому, чтобы вырвать наживую больной зуб. Я стою в ледяной воде, чувствуя, как немеют ноги, и не могу заставить себя пошевелиться. Принять помощь чудовища, от которого очень долго пряталась за хлипким замком не замечая, как сама превращаюсь в монстра, неспособного на любовь и сострадание.

— Ты не была беременна. Я не могу иметь детей.

Он врет, я знаю. Пять минут назад он спрашивал, не делала ли я аборт, поэтому он врет. Но мне становится немного легче. Достаточно для того, чтобы вложить онемевшую руку в горячую грубую ладонь.

Мы выбираемся наверх, туда, где начинается лес. У меня в кроссовках противно хлюпает вода, идти довольно тяжело. К счастью, несмотря на ночь, на улице довольно тепло, и я могу снять мокрую толстовку. Жаль, нельзя снять джинсы, они тоже противно прилипают к коже. Уже почти светло: в это время ночь длится едва ли час. Пожалуй, рассвет над морем с его мягкими красками и нежным рассеянным светом заслуживает особого внимания, но я могу думать лишь о том, что Виктор рядом.

— Стой, — говорит он, — дай сюда.

Прежде, чем я успеваю сообразить и начать отбиваться, он поднимает меня на руки с такой легкостью, словно каждый день привык таскать взрослых девиц.

— Я могу идти сама!

— Ага.

Естественно, ему плевать на мое мнение, а я слишком устала, чтобы спорить. Некоторое время я пытаюсь держать спину ровно и лишний раз к нему не прикасаться, но не выдерживаю напряжения и с облегчением прислоняюсь к его груди. Меня вновь окутывает аромат терпкого мужского парфюма — и губы, было успокоившиеся, начинают гореть.

— А теперь, когда ты не отвлекаешься на то, чтобы не убиться в мокрой обуви, слушай, как мы поступим. Не перебивай и не спорь. Во-первых, уйми свою ненависть и прекрати на меня шипеть, по крайней мере, на людях. Если кто-то за тобой приглядывает, то может и фоткать, и записывать видео. Соображаешь? Наш загадочный автор может творить не только литературно, но и наполнять блог визуальным контентом. Поэтому никаких скандалов на публике. А еще я проверю всех твоих друзей и знакомых, особенно эту активную Лиану.