Мы никогда не расставались
Шрифт:
Он уже не услышал ответа Смурова среди грохота пушек и пулеметной стрекотни. Катер резко накренился и, описав дугу, стал заходить с кормы финскому судну, чтобы отрезать ему путь к отступлению. Цель этого маневра финны поняли лишь тогда, когда показались несущиеся полным ходом к месту схватки «морские охотники». По вражескому катеру с трех сторон ударили крупнокалиберные пулеметы. Тот ожесточенно отстреливался, как загнанный в ловушку зверь. Один из подоспевших МО снарядами из кормового орудия пробил неприятельскую рубку. Через несколько
Со сдавшегося судна сорвали вражеский флаг; пленных, среди которых оказались два офицера, поместили в кубрики советских катеров. Командиры, стоя на мостиках своих кораблей, отдали друг другу честь; «морские охотники» развернулись и понеслись к родным берегам, уводя за собой захваченный катер.
Алексей в сопровождении Смурова поспешил в кают-компанию. Вазген находился в полном сознании, хотя трудно дышал и мучился от заявившей о себе боли.
— Убери его отсюда, иначе я за себя не ручаюсь, — встретил он Алексея настойчивым требованием, одновременно пытаясь испепелить взглядом Смурова.
— Уйди, Кирилл, уйди, извини, видишь, он нервничает, — попросил Алексей.
Смуров беспрекословно подчинился.
— Ах, так он уже Кирилл? Алеша, ты кого на груди отогреваешь? Да знаешь ли ты, что он угрожал мне Настей?
— Как угрожал?! — воскликнул неприятно пораженный Алексей.
— Самым подлым образом. Сказал, что Настя ему нравится, а я только всем мешаю. Радовался, гад, что я умру.
Алексей казался разочарованным и тяжело задумался, однако совсем скоро лоб его разгладился, лицо посветлело, и он весело обратился к Вазгену:
— Что ж, это лишь доказывает, что тебе надо поскорее выздоравливать. О жене можешь позаботиться только ты один.
— А ты? Неужели ты бросишь ее в беде?
— У меня нет на нее никаких прав, — возразил Алексей. — Откуда мне знать, как она себя поведет, если рядом не окажется ее мужа.
— Алеша, ты говоришь о Насте!
— Она женщина, а женская душа для меня — потемки. Нет уж, уволь, сам разбирайся. Нечего сваливать на меня свои личные проблемы. Не сердись, брат, но в таких делах я тебе не помощник.
Вазген насупился, мнительно глядя на Алексея, что того вполне устраивало. Пусть обижается, думал он, пусть негодует, лишь бы не отключался так страшно, главное сейчас — его довезти, а восстановить доверие друга он всегда успеет.
В Новой Ладоге, у причала, их уже ожидал санитарный автобус, вызванный по радио. Раненых на носилках вынесли с корабля и отправили в Новоладожский военно-морской госпиталь, который располагался на окраине города в маленьких деревянных домиках старой больницы.
Алексей, прежде чем подняться за ранеными в автобус, попросил Смурова:
— Сгоняйте вместе с Воробьевым за Настей в Осиновец. Только смотри, поосторожнее, не напугай, скажи, что муж ее легко ранен, остальное я беру на себя. Кстати, дай-ка я пожму твою
— Знаю, за подкову на счастье, — улыбнулся тот.
Август 2008 г. Аэропорт Пулково.
В здании аэровокзала меня провожают мама и Дима. Отец одолжил ему по случаю проводов свою машину. Брательник заважничал, крутит ключ зажигания на пальце.
— Передай бабушке, что я обязательно приеду через месяц, — напутствует мама. — Пусть не обижается. Ей же веселее будет, если сначала ты погостишь, потом я.
И главное, Катенька, уговори отдать мне дневники. Объясни, что у меня они будут в сохранности, я с ними поработаю, потом верну. Обязательно собери все письма, фотографии, статьи, все, что у нее есть, не забудешь?
— Не забуду, мам, в крайнем случае все скопирую на ксероксе, ты же знаешь бабулю, она вряд ли захочет расстаться со своими вещами.
Мы целуемся на прощанье. Димка тоже чмокает меня в щеку:
— Счастливого полета. Жалко, одна летишь. Что Женя, так и не отвечает на звонки?
— Нет, не ответил ни разу. — Я чувствую, как начинает щипать в глазах и в носу. Тему нашей ссоры с Женей лучше не затрагивать, но Димка пока не блещет чуткостью.
— Сама виновата. Затеяла нечестную игру, я тебя предупреждал. Почему не сказала ему сразу, как только вы сблизились? Предложила бы по-хорошему выяснить все о его предке, а ты выбрала окольные пути. — Димка наконец замечает мой покрасневший нос и смягчается. — Ладно, не кисни, главное, что орден у меня в сохранности. Если удастся откопать что-нибудь героическое про его деда, Женя нам первый спасибо скажет.
— Это моя единственная надежда, Дим, потому и еду.
— Ну, бывай. Расцелуй там всех за меня.
Я улетаю одна: маме надо сдавать книгу, папа работает, у Димы намечен спуск на байдарках по реке в компании студентов. Наверное, мне сейчас полезно поменять обстановку, отвлечься от беспрестанных мыслей о Жене, от своих страданий и обид. Да-да, обид! Я смертельно оскорблена его поведением. Неужели он принял меня за беспринципную карьеристку, которая улеглась с ним в постель из корыстных побуждений? Он не почувствовал искренности, редкого душевного единения — тут нельзя обмануться, разве что допустить в девушке безнадежную испорченность. Нет-нет, я этого не заслужила!
Я попыталась все объяснить ему через эсемески, но мои воззвания канули в пустоту.
Все, не думать о нем, не растравлять свои раны. И так ценой неимоверных усилий упаковала в один сосуд осколки, обрывки, ошметки моего прежнего ареала обитания, того, что был до Жени, в попытке восстановиться, снова научиться жить без него.
Я прохожу в самолет, держась необыкновенно прямо, — нельзя расплескать содержимое сосуда, меньше говорить, двигаться, глазеть по сторонам — меня спасет самообладание и выдержка.