Мы остаёмся
Шрифт:
Вечерами здесь тусовались подростки, по ночам шастали бродячие собаки и бомжи. Днём это место казалось тихим и безопасным, но я не очень-то доверяла такому спокойствию и подобрала увесистый обломок.
И не зря: чьи-то пальцы вдруг впились в плечо. Я отпрыгнула и резко обернулась, замахиваясь кирпичом.
Ф-фух, яблоня! Сухая корявая ветка протянулась над тропинкой и сцапала меня.
Пацаны резали старое дерево ножиками, жгли зажигалками, вешали на него качели. Зимой яблоня насквозь промерзала, а летом изнывала от жары, но каждую
В кроне щёлкала и свистела какая-то птаха. На сухом репейнике коричневая бабочка-крапивница складывала и раскладывала крылья, как будто сама собой любовалась. Оказывается, уже настоящая весна!
Ненормально это: Серёжки нет, а она наступила. Зачем? Природе всё равно…
И я хороша: весне обрадовалась! Будто теперь в моей жизни может быть какая-то радость!
Мимо заброшки я брела, уткнувшись взглядом в землю, но всё равно слышала птиц, видела свежую зелень и вдыхала весенние запахи. Только как-то со стороны, будто кино смотрела про другую девчонку, без чёрной дыры в груди.
Глава 2. Одноклассники
На первый урок я опоздала. Хотела прошмыгнуть в раздевалку и отсидеться до звонка, но попалась завучу. Она зачем-то пришла к охраннику, а тут как раз я вкатываюсь!
– Та-а-ак! Кто у нас опаздывает? – прогремело в пустом коридоре.
Я приготовилась к нагоняю. Завучиха сдвинула очки на кончик носа и прищурилась, глядя на меня поверх блестящей оправы:
– Кольцова? Восьмой «Б»?
Её звали Ёлкой из-за имени и любви к яркой бижутерии. Я посмотрела в мелко-морщинистое лицо с тёмными волоском на подбородке и кивнула:
– Здрасьте, Елена Петровна.
– Здравствуй-здравствуй. – Она уставилась так, будто у меня на лбу что-то написано, но ругаться, вроде, не собиралась. – Ну пойдём, провожу тебя в класс.
Ёлка застучала каблуками по коридору. В такт шагам звенели висюльки крупного кулона, болтавшегося у неё на шее. У кабинета литературы она остановилась и снова прошлась по мне взглядом:
– Одеваться всё-таки нужно соответственно школьным правилам, Кольцова. – Она распахнула дверь. Русичка удивлённо обернулась, мои одноклассники начали нехотя подниматься. Жестом разрешив им не вставать, Ёлка подтолкнула меня вперёд, а сама подошла к училке и что-то сказала вполголоса.
Обычно, когда я прихожу в класс, никто вообще не реагирует. Для одноклассников я – пустое место, в общем-то, как и они для меня. Но сегодня, пробираясь к своей парте, я чувствовала их взгляды. Машинально натянула капюшон, как будто под ним можно спрятаться от двадцати трёх пар глаз.
По рядам пролетел шёпот. Случайно встретилась взглядом с Машкой Червяковой по прозвищу Пиявка. Она смотрела на меня со смесью интереса и жалости, как на сбитую машиной собаку. Я заметила ещё несколько сочувствующих физиономий,
– Мои соболезнования, – буркнул Платон Горелов, когда я проходила мимо. От неожиданности я запнулась. Красавчик снизошёл заговорить со мной?! Впрочем, Платон тут же отвернулся. Наверняка, сказал это не ради меня, а чтобы выпендриться перед остальными. Я шагнула дальше и вздрогнула: староста Настя Одинцова поймала меня за руку.
– Нам всем очень жаль, – шепнула она. Я растерянно кивнула.
Один Захар Семёнов, кажется, не заметил моего появления. Он развалился на всю парту, и занавесившись светлой чёлкой, сосредоточенно читал что-то в смартфоне. Пихнула соседа в плечо:
– Подвинься.
Захар убрал длинные конечности и передвинул учебник с моей территории. Я плюхнулась на стул и бросила рюкзак под парту. Захар поднял глаза от смартфона:
– Ты как?
Как я? Я сдохла три недели назад! Только об этом никто не узнает, потому что всем всё равно. И даже если не всем, уже никто не поможет. А говорить об этом – словно резать по живому. Сглотнув ком в горле, я просипела:
– Нормально. – Голос теперь часто подводил, как будто задавленные слёзы изнутри раздирали горло.
Семёнов кивнул и опять уткнулся в телефон. В отличие от большинства одноклассников, он вполне вменяемый, только весь в своей робототехнике. На уроках чертит в блокноте какие-то схемы, морщит лоб и бормочет себе под нос.
До звонка оставалось пятнадцать минут, не было смысла вынимать учебник.
Училка что-то плела о Джульетте. Типа она символ любви и жертвенности. А по мне, так просто дура. Самовыпилиться из-за какого-то левого парня, которого видела один раз с балкона! Или не один? Да не важно.
Я положила на стол руки и легла на них щекой. Всего-то дошла до школы, а кажется, таскала мешки с картошкой на даче у Агуши.
Перед глазами медленно завертелись заставки из вчерашней игрушки. Вообще-то я нуб. Играл Серёжка, а я иногда наблюдала из-за его плеча и ржала над комментариями вслух. А вчера включила ноут и запустила игру. Слилась, ясное дело, почти сразу, но это было типа таблетки нурофена: боль притупилась, хотя болезнь и не ушла. Мне казалось, это Серёжка кликает мышкой и жмёт на клавиши, а я просто смотрю, как раньше.
– Лина! – раздалось над ухом. Я подняла голову и непонимающе уставилась на училку. Скрестив руки на груди, она нависла надо мной своим метр семьдесят с чем-то плюс каблуки. – Ты что, спать сюда пришла?
Захар негромко сказал:
– У неё брат умер.
Ударило по нервам. Я стиснула кулаки: только не зареветь!
– Я в курсе, – бросила русичка. – Кольцова, я понимаю, у тебя… э-э-э… сложная ситуация, но ты на уроке!
Хм, спасибо, что подсказала.
– Немедленно доставай тетрадь и записывай. – Русичка хлопала наращёнными ресницами. – Сегодня я не стану тебя спрашивать, но к следующему уроку, будь добра, подготовься. И, кстати, где твоя форма?