Мы победим! Тайные тюрьмы Сальвадора
Шрифт:
В один из таких дней, когда за нами не приходили с полудня предыдущих суток, часов в 9 утра мы услышали, как кто-то начал стучать в дверь своей камеры. Удары сначала были размеренными и негромкими, но затем они стали чаще и громче. Мы все были удивлены. Марсело и Валье знали, что единственным, кто мог бы делать это, был доктор, однако недоумевали, чем он так громко бил? «Уж не сошел ли доктор с ума?» — задавали мы себе немой вопрос, не смея заговорить с ним.
Прошло некоторое время. Бум… бум… бум… удары стали настойчивыми и сильными.
«Сегодня-то
Доктор продолжал стучать и почти что нас оглушил, но никто из нас ничего ему не говорил. Вдруг мы услышали, как несколько человек поспешно поднимаются по ступенькам лестницы; дверь в коридор, ведущий к камерам, открылась, и появились полицейские. Сержант Росалес — Пьяница — заорал:
— Какого дьявола? Что здесь происходит? Шум такой, что внизу слышно!
Мадрис вежливо попытался ему объяснить:
— Вы извините, но дело в том, что со вчерашнего дня нас не…
— Вы только посмотрите на этих сукиных детей, — не дав закончить доктору, рявкнул Пьяница, — они еще и жратвы требуют. Но даже мы еще не пожрали.
Но мы хотим не есть, а в туалет, — выразил наконец наше желание Мадрис.
Потерпите, не маленькие!.. Эти… и в самом деле злоупотребляют… И бросьте мне тут бузить, а то получите! — И снова закрыл дверь.
— Как только они удалились, мы, сгорая от нетерпения, спросили доктора:
— Доктор, чем это вы стучали в дверь так сильно?
— Ботинками.
— Как?
— Очень просто: чтобы не так сильно болел переполненный мочевой пузырь, я лежал на спине, а ноги поднял и уперся ими в дверь. Тут-то меня и осенило, что, стуча в нее, можно привлечь их внимание и заставить прийти и вывести нас в туалет. Вот так я и начал колотить в дверь сначала одной ногой, потом другой.
— А я не могла понять, чем вы стучите, — заметила я.
— А я-то подумал, что вы сходите с ума, — сказал ему Валье.
— Но получилось громко! — вставил Марсело.
Послышался довольный смешок доктора.
Мы представили его лежащим и колотящим в дверь ногами, обутыми в ботинки — их ему оставили так же, как и остальную одежду. Я сказала Мадрису, что это напоминает мне поведение капризного ребенка, которому в чем-то отказали, — ребенок тут же закатывает истерику: падает на пол и изо всех сил бьет ногами.
Мы все рассмеялись.
Прошло несколько минут, и доктор снова принялся колотить в дверь: бум… бум… бум…
— Нужно обязательно заставить их прийти. Из них-то никто, наверно, не испытывал таких мук: хотеть в туалет и не иметь возможности, — сетовал Мадрис.
Наконец снова появился Пьяница и заорал:
— Ну, сукины дети, что еще вы тут выдумали? Сегодня в наказание вас вообще не выведут!
Но… послушайте! — взмолился доктор, но Пьяница не дал ему договорить:
— А мне плевать, что вы там хотите! Молчать! В следующий раз вы у меня попляшете, если еще будете шуметь!
— Этот сержант и в самом деле невероятно жесток, — вздохнул Мадрис.
Прошел
— Ага! Так что же эти животные хотят?
Первой открыли камеру Мадриса.
— Доброе утро, сержант, — приветствовал тот вошедшего, — извините за то, что потревожили вас, но, знаете, со вчерашнего дня мы не ходили в туалет, и это ужасно.
— Хорошо, — смилостивился Пьяница, — только быстро. В вашем распоряжении три минуты. И не теряйте времени. Быстро… Быстро, — злорадно повторял он. — Я не знаю, почему мы так долго любуемся вами.
После ухода сержанта мы принялись обсуждать эффективность меры, к которой прибегнул доктор Мадрис. С тех пор всегда, когда мы хотели привлечь к себе внимание, мы просили его:
— Доктор, покапризничайте, пожалуйста.
Тогда он отвечал:
— Минутку, я надену ботинки. — И слышались удары в дверь: бум… бум… Иногда эта мера оказывалась действенной.
Как я уже говорила, в первые дни доктор отказывался есть, но с течением времени начал постепенно поедать то, что ему приносили. Свой волчий аппетит он объяснял беспокойством: мол, очень часто нервозность проявляется в неутолимом голоде. А после того как несколько раз мы остались без еды, он заявил, что надо поедать все, ибо никогда не знаешь, когда поешь еще. «Просто ужас как я голоден!» — было его постоянным восклицанием.
Когда приходил кто-нибудь из рядовых полицейских — из тех, у кого было меньше гонора и кто еще не утратил полностью человеческого облика из-за ежедневного насилия, характерного для их работы, доктор просил добавки к своей порции:
— Пожалуйста, будьте так любезны, дайте мне еще кусочек.
Или протягивал свой зеленый пластмассовый стаканчик:
— Могли бы вы принести мне немного кофе? Я был бы очень вам благодарен. Кофе на завтрак — пусть даже один глоток — действует ободряюще.
Голос его был низким и хорошо поставленным, а если прибавить к этому изысканную манеру разговаривать, то все это резко контрастировало с вульгарной речью полицейских. Я даже сказала ему, что он обладает голосом диктора или киноактера и что когда он говорит, то напоминает мне Альбертико Лимонту — героя фильма «Право на рождение», который я смотрела в детстве. Это впечатление усиливалось легким кубинским акцентом, который доктор приобрел за годы, проведенные на Кубе. По причине изысканности его речи полицейские, к которым, он обращался, часто не понимали, что он хочет. Как-то в субботу вечером, в тот час, когда нам приносили еду, пришли несколько полицейских. Было заметно, что они навеселе. Среди них находились двое, которые в обращении с нами сохранили кое-что человеческое. Это проявлялось в лишних лепешках, которые нам клали на тарелки с едой, или кусочке сыра, украшавшем фасоль. Перепадали нам и сигареты. Короче говоря, проблески человечности, что мы ощущали, шли от них самих и не являлись частью плана привлечения нас на свою сторону.