Мы — разведка. Документальная повесть
Шрифт:
Только в полевом госпитале узнал, что меня подобрал на ладожском льду санитарный самолет У-2, который, между прочим, пилотировала девушка. Я долго расспрашивал медиков, пытаясь узнать фамилии тех, кто спас мне жизнь, но так ничего и не выяснил. Не знаю этого и до сих пор.
В госпитале мне сделали первичную обработку раны, а лечить и выздоравливать отправили в город Вытегру. Там я проскучал до конца марта.
И вот я уже в поезде, идущем на Север, в Кандалакшу. В кармане гимнастерки — направление в 10-ю гвардейскую стрелковую дивизию, которая стоит где-то у неведомой мне речки под названием
В теплушке тепло и даже уютно. Убаюкивающе стучат колеса. Я лежу на верхних нарах у небольшого окошка и считаю, что мне повезло — могу видеть все, что проплывает за стенкой вагона. Впрочем, другие тоже не скучают. Как всегда в солдатской среде, и тут нашелся свой вагонный Теркин, солдат лет тридцати. Он сидит у печки-буржуйки, накинув на плечи новенькую шинель, и, польщенный общим вниманием, довольно занятно рассказывает бывальщины из своей жизни.
Так, с побасенками, веселыми и грустными рассказами, с тихими воспоминаниями о былой мирной жизни прошло три спокойных дня дороги. После Беломорска к нам в провожатые подрядились гитлеровские летчики. Своими боками мы основательно ощущали мастерство машиниста, уводившего поезд из-под бомб: то в невесомости летели с нар куда-то вперед, то валились с ног в обратную сторону, больно ударяясь о стенки вагона, Впрочем, до нас, видимо, не все «увертывались»: из своего окошка я видел у полотна дороги разбитые и обгоревшие остовы вагонов, покоробившиеся цистерны, изогнутые рельсы.
На станцию Лоухи мы прибыли через полчаса после того, как тут побывали вражеские самолеты. Собственно, станции не было. Были груды битого кирпича и какие-то немыслимые конструкции из черного обгоревшего дерева. Землю — и ту перепахали взрывы. Глядя на эту картину, помрачнели даже самые бывалые и неунывающие солдаты.
— Выгружайсь! — пронеслась по вагонам команда, и через несколько минут мы уже построились в колонну.
Выяснилось, что станционные пути до самых выходных стрелок разрушены, на ремонт нужно время, и командование эшелона решило не рисковать людьми, если налет повторится.
Мы ушли километра за три от станции и расположились в лесу.
Только в сумерках, когда наступила относительная ночь, наш эшелон тронулся и к утру благополучно прибыл в Кандалакшу, где мне предстояло пройти обязательный карантин, прежде чем ехать в часть.
Служба в резервном батальоне, находящемся на карантинном положении, полностью соответствовала известной поговорке «Солдат спит, а служба идет». Никаких особых забот у нас не было, и однажды, получив разрешение комбата, я с группой ребят из батальона побывал на высоте близ Кандалакши, где погиб наш советский дирижабль. Это, пожалуй, единственное, что запомнилось мне в Кандалакше, если не считать, конечно, трагикомической истории с тулупом.
Выписываясь из госпиталя, я по вещевому аттестату получил новенький армейского покроя бушлат. Но весна 1942 года в Заполярье была на редкость сырой и холодной. В мае сыпало колючим снегом, и я немилосердно мерз. Не долго думая, я променял свой щегольский бушлат на длинную черную шубу. Пока стояли холода, мне было тепло и удобно — шубы хватало и подстелить, и укрыться. Но вот засветило солнце, установились погожие дни, и мой спасительный тулуп стал мукой. Мало того, что я в нем потел как
Однажды при построении, как я ни прятался, мое злосчастное одеяние увидал комбат. Он вызвал старшину и приказал найти замену тулупу. Под общий хохот солдат, соскучившихся по развлечениям, я отдал свою роскошную шубу и получил взамен потертую, бывшую в употреблении, шинель.
Вскоре я выехал к месту назначения, на фронт.
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
В ДЕСЯТОЙ ГВАРДЕЙСКОЙ
Вместе с большой группой солдат и офицеров я вышел из вагона на станции Кола и пешком отправился в Мурманск. Добравшись до района Лыжной базы, мы свернули в сопки и сидели там почти до самого вечера, потому что город бомбили. Мы видели, как кружат над Мурманском самолеты, слышали разрывы бомб, но не хотели и не имели права лезть в это пекло.
Потом мы прошли по черным улицам города, пропахшим дымом и подгоревшей рыбой, спустились к причалу порта и погрузились на катера. Несколько позднее — наш катер подходил к мысу Мишуков — из-за сопок снова показались немецкие самолеты и снова завыли сирены. На город обрушивался очередной бомбовый удар.
Дорога к фронту петляла между сопками, то круто поднимаясь, то сбегая в долины. Клейкие листочки карликовых березок пахли весной. Мы шли небольшими, то два-три человека, группами и настороженно следили, не появятся ли самолеты. Нас предупредили, что гитлеровские летчики не упускают возможности поохотиться на дороге.
Отшагав километров тридцать, мы подошли к речке Уре. Из воды торчали остатки обуглившихся свай — видно, мост разбомбили. Однако переправа действовала! Она поразила меня своей простотой и необычностью. Мост находился под водой! Потом я узнал, что эту переправу придумали саперы, которым надоело по нескольку раз в сутки восстанавливать мост. Сложенная из камней и прикрытая водой, дорога не была видна с воздухе и служила безотказно. Во всяком случае, я переправился через Уру, не замочив шинели.
Заполярным летом, когда солнце не уходит с неба, приезжему человеку трудно угадывать, что на дворе: утро, полдень или вечер. Мне и теперь не вспомнить, в какое время суток мы подошли к долине на 51-м километре дороги от Мурманска. Но до сих пор стоит в глазах та страшная, поразившая меня картина. Долина была полем недавнего и жестокого боя. Во многих местах еще лежали трупы в шинелях мышиного цвета. Упругий ветерок плотно вбивал в нос какой-то странный сладковатый запах, напомнивший мне глубокий сухой колодец в деревне, куда мы, мальчишки, озорства ради сбрасывали кошек.
Я спустился напиться к небольшому озерцу, наклонился к воде и отшатнулся: там тоже были мышиные шинели.
Вскоре я узнал, что незадолго до моего приезда на Север немецкие дивизии предприняли на Мурманском направлении еще одно наступление. Однако наши стрелковые дивизии, морская пехота Северного флота, пограничники сумели сдержать горных егерей. Апрельско-майское наступление гитлеровцев закончилось провалом и крупными потерями.
Нелегко пришлось в этих боях 10-й гвардейской.
В некоторых стрелковых ротах осталось по 20–25 человек. Отдельные участки длиной в километр обороняли всего три-четыре пулеметчика.