Мы — разведка. Документальная повесть
Шрифт:
Новое пополнение, то есть нашу группу, в дивизии встретили приветливо. Командир 10-й гвардейской генерал Худалов обошел строй, поздравил нас со вступлением в гвардейскую семью и пожелал успеха. В каких-нибудь полчаса представители полков разобрали вновь прибывших солдат и офицеров.
Меня пригласили на командный пункт, и присутствовавший здесь майор — это был командир 28-го стрелкового полка — предложил мне принять командование полковой разведкой, которая к тому времени осталась без офицеров. Я дал согласие и тут же получил задание укомплектовать
Штаб 28-го полка находился на высоте, имевшей кодированное название Шпиль. В сопровождении ординарца командира полка я отправился в землянку, где жили разведчики. Их было трое, оставшихся в живых после недавних боев. Один оплетал березовыми ветками стену землянки, двое других ладили верхние нары. Мельком подумал, что ребята затеяли пустое — из кривых и тонких березок вряд ли можно соорудить крепкое ложе на пять-шесть человек.
Разведчики отложили работу. Один из них — Георгий Гордеев — заметно обрадовался моему появлению. Как я узнал позднее, он был пока за главного, но должен был ехать в офицерское училище и с нетерпением ждал себе замену. Двое других поздоровались хмуро и сдержанно — что-то им, видимо, не понравилось. По одежде и фронтовой бывалости я заметно проигрывал — у всех троих на гимнастерках сверкали новенькие ордена Отечественной войны, у меня ж на груди кроме пуговиц ничего не было.
Старшина Гордеев был в полку личностью выдающейся. Его знали как бесстрашного и хитрого разведчика. На счету Георгия уже числились четыре «языка» и десятки уничтоженных фрицев. С ним здоровался за руку сам генерал Худалов.
Небольшой плотный паренек с рыжей и кудлатой шевелюрой — звали его Николай Расохин — тоже был известен не только в полку и дивизии. Его фамилию, как оказалось, знали и немцы.
Третьего разведчика, чуть наивного парня среднего роста, с белыми выгоревшими волосами, живыми глазами, с вологодским говорком, звали Дмитрием Дорофеевым.
Сейчас эта знаменитая в полку троица разглядывала меня с настороженностью, будто бы спрашивая: «Каков ты, новый человек? Сумеешь ли ты заменить тех, кого мы потеряли? Не сдрейфишь ли в трудную секунду? А может, туда, где опасно, вместо себя пошлешь другого?»
Я читал эти немые вопросы и понимал их естественность — ведь совсем недавно эти ребята похоронили своих боевых товарищей.
— С нами будете жить, старшина, или в лейтенантской землянке? — нарушил молчание Дорофеев.
— С вами. Война, и одному трудно.
Чтобы поддержать как-то разговор, я поинтересовался:
— А где ваш лейтенант?
— Отбыл в госпиталь. Он без кольчуги работал.
— Понятно.
Сбросив мешок и ремень, я принялся помогать разведчикам оборудовать землянку.
За ужином, поглощая распространенное в то время гороховое пюре из концентрата, разговорились, и потихоньку ледок растаял. Разведчики посвятили меня в дела полка, рассказали о боевых рейдах взвода, о своих погибших друзьях. Я убедился, что эти ребята не только хорошие солдаты, но и скромные душевные люди.
На другой день утром мы с Гордеевым отправились
Майор интендантской службы, видимо, знал Гордеева, поздоровался с почтением, но, как и все интенданты, стал ворчать: вот, мол, недавно дал все новенькое, а сдаете черт те что.
Гордеев не сдержался:
— Зря жадничаете, товарищ майор. Люди в пекло идут, а вы барахлом попрекаете.
— Да разве я попрекаю? — вздохнул майор. — Но понимаете, сколько зазря пропадает этого барахла?
— А жизней, майор?
Интендант еще раз вздохнул и махнул рукой в угол:
— Выбирайте там, что надо.
Мы взяли серые летние плащи офицерского покроя, накидки, яловые сапоги, ремни с портупеями, несколько пилоток и, расписавшись за полученное, пообещали майору, что придем еще. Ничего не ответив, интендант опять вздохнул и закрыл двери.
Переодевшись, мы отправились по батальонам отбирать пополнение в полковую разведку.
Командир первого батальона майор Кузоваткин, молодой, красивый человек, принял нас хорошо, хотя войсковые командиры не особенно любят, когда к ним приходят за людьми.
Батальон занимал одну из господствующих на местности высот. Несколько его постов клиньями выдвигались на нейтральную полосу, и идти туда в светлое время было рискованно — могли подстрелить. Мы решили рисковать. Пробираясь от окопа к окопу, от одной землянки к другой, встречались и разговаривали со многими. В большинстве своем это были хорошие солдаты, честные и храбрые люди, но только один, по нашему мнению, подошел бы в разведку.
Высокого роста, черный, как цыган, солдат сидел в траншее и занимался весьма чудным делом: высовывал над окопом старую шубную рукавицу, невесть как лопавшую в траншею, и с интересом наблюдал, как фрицы палили по этой цели из пулемета.
Мы подошли, когда солдат считал пробоины на рукавице.
— Зачем фашиста дразнишь? Развлекаешься? — спросил я.
— А я в них нервы щупаю. Слабые нервы.
— Зацепить же могут!
— И то веселей, когда музыка. А без стрельбы какая ж война?
— Веселый ты, парень. Из цыган, что ли?
— Не, я рязанский. Иван. Ромахин по фамилии.
— Что ж, будем знакомы. Иван, питерский.
— Из Ленинграда, что ли?
— Угадал, брат.
— В разведку хочешь? — перебил Гордеев.
Солдат посмотрел заинтересованно и недоверчиво:
— А вы что, из разведки?
— Из разведки. Ну как, подумаешь или струсил?
— А я не трус. Я согласный.
Мы записали фамилию Ромахина и сказали ему, что через пару дней будет приказ о его переводе в разведку.
В первом батальоне наш «улов» оказался богаче. Там мы встретили веселого рассудительного паренька из Карелии, спортсмена-лыжника Петра Гришкина. Вместе с ним дали согласие пойти во взвод разведки Виктор Иванов, Григорий Моноков, Николай Серов, Юрий Крылов и другие. Всего нас оказалось теперь 15 человек. Это уже была боевая единица, способная выполнять задания.