Мы с тобой Макаренки
Шрифт:
– Да что ты его уговариваешь?! – напал он на Синельникова. – Хам он просто, вот и все. Конституцией еще загораживается. Не положено, дескать, по ночам работать.
– Игорь Николаевич, – неожиданно сказал Синельников, – а вы не пробовали его послать к чертовой бабушке?
– То есть как? – не понял Мартьянов.
– А очень просто, – пояснил Олег, – без него мы до сих пор обходились, и дальше, думаю, обойдемся. Обойдемся ведь?
– Обойдемся, – обрадовался Игорь и, не говоря больше ни слова, направился к выходу. За ним последовал
Прицеп отсоединили от машины и затащили прямо под навес. Так его можно было разгрузить немного быстрей; по крайней мере, тяжелые ящики не приходилось таскать далеко. Не прошло и часа, как прицеп был полностью разгружен, оставалась одна машина. В машине находились железобетонные пасынки и громоздкие распределительные шкафы.
Прежде чем взяться за них, монтажники решили отдохнуть. Расселись прямо на земле, еще отдававшей тепло, накопленное за день. Закурили. И тут на горизонте появился Лукьяненко. Видно, ему надоело валяться в постели. А может быть, Жора просто вышел подышать свежим воздухом – или… да мало ли зачем выходят на свежий воздух.
Увидел Лукьяненко сидящих ребят и усмехнулся. Заложил руки в карманы.
– Я думал, и вправду работенку тяжелую подкинули, а они знай себе лясы точат. Принимайте в свою компанию.
Жора стоял перед монтажниками, уверенный в себе и в своих словах, сказанных с небрежностью много повидавшего человека. Но если присмотреться внимательней, то на его слегка скуластом лице можно было бы прочесть растерянность. Глаза его пытливо всматривались в сидящих ребят, а толстые губы, казалось, могли в следующую минуту или расплыться в добродушной улыбке, или скептически вытянуться.
– Катился бы ты отсюда к чертям собачьим, – беззлобно отозвался Олег Синельников.
– Адрес точный , – пробасил Митрич.
Лукьяненко потоптался на месте и, видя, что с ним никто больше не желает разговаривать, придал должное положение губам, повернулся и ушел в палатку. Но, побыв там несколько минут, снова вышел: скучно все-таки одному, а сон, как на зло , куда-то исчез.
Перекур кончился. Работа снова закипела. Никто не замечал Жоркиного присутствия. Но он этого вытерпеть не мог. Надо было напомнить о себе.
– Эй, ты, Лохматый! Крепче держи штуку, а то упустишь, – задел он проходившего мимо Кольку Снегирева.
Тот попытался отмолчаться, «Ну его к монахам, этого стилягу! Попробуй только свяжись с ним – шуму не оберешься!» Но с Жорой в молчанки не поиграешь.
– Ребенок! Пупок надорвешь.
– Чего? – не понял Снегирев.
– Здоровье, говорю, береги. Ты ж один у своей мамы, – пояснил Жора, – а бетонная штучка может упасть и отбить тебе ноги. Как ты тогда без ног будешь обходиться?
Снегирев не ответил, поспешив пройти мимо. Но Лукьяненко подыскал себе уже новый объект.
– Не притворяйся, не притворяйся, говорю я тебе, она же пустая!
– Сам ты пустой.
– А ты лапоть! – без всякого видимого перехода объявил Жора.
– Сам
– Это ты уж брось, – весело заговорил Лукьяненко, предвкушая словесную баталию,- лапоть будешь ты. Наукой доказано.
«Лапоть» Синельников осторожно положил на землю распределительный шкаф и подошел к Лукьяненко вплотную.
– Слушай , Жора , может, ты желаешь по морде получить? Так ты скажи, не стесняйся, люди свои.
Синельников был секретарем комсомольской организации в бригаде и наверняка знал, что «…применение физической силы объясняется собственной идейной слабостью и…» Никаких «и». Олегу просто вдруг захотелось дать по морде этому белоручке и бездельнику. Дать по морде – и никаких воспитательных целей.
Лукьяненко смерил Синельникова презрительным взглядом и небрежно сплюнул, стараясь попасть в лежащий на земле окурок.
Олег Синельников маленький, худенький (Лукьяненко перед ним выглядит Ильей Муромцем), что такой может сделать!? Вот если бы Митрич… тот да. Сила. Поэтому Лукьяненко нисколько не испугался и надменно произнес:
– Поменьше эмоций, секретарь. Уж не от тебя ли я могу получить по морде?
– От меня, – подтвердил Синельников.
– Чихать я на тебя хотел с высокой колокольни!
– Чихать?! А ну дай руки, – неожиданно потребовал Олег и, не дожидаясь, когда Лукьяненко соизволит пошевелиться, заключил кисти его рук в свои и медленно стал сжимать их.
В первую минуту никто ничего не понял, а когда побуревший от боли Лукьяненко заголосил на всю степь, все сорвались с мест узнать, что же происходит. Взорам представилась любопытная картина: Давид укрощает Голиафа. Монтажники с интересом наблюдали за этим редким зрелищем. Каждый со своей стороны что-то пытался советовать, однако на помощь Голиафу никто не спешил – так ему и надо.
И никто не знает, что было бы с Жорой через минуту, если бы не Мартьянов.
– Синельников! – закричал он еще на бегу. – Да разве так можно, Синельников?
–
И, останавливаясь, добавил для большей убедительности: – Так же нельзя, Синельников.
Этих магических слов оказалось достаточно, чтобы железные тиски тотчас разомкнулись.
– Кажется, тебе немножко больно? – сочувственно произнес Олег. – Надо ж так! Ты уж меня извини, пожалуйста. И вы меня
извините, – произнес Синельников, поворачиваясь к Мартьянову, – я забыл, что вы против насилия.
Мартьянов молча проглотил эту пилюлю. И как было не проглотить, когда Олег в точности повторил его слова, сказанные несколько дней тому назад.
Мартьянов имел очень смутное представление о методах воспитания, но еще со школьной скамьи он усвоил твердо – никакого насилия, только убеждение, убеждение и еще раз убеждение.
Вот этими мыслями и поделился недавно руководитель бригады монтажников с комсоргом этой бригады. А сейчас…
– Можно было как-то без рук… а, Олег? – с какой-то не присущей ему робостью сказал Игорь.