Мы сидим на лавочке…

Дедюхова Ирина Анатольевна

Дома бабушка, углядев, как Хиля пыталась перепеленать младенца и чуть было не утопила маленькую при купании, решила пожить на этом свете еще немного. С ворчанием она отослала Хилю от дочки готовиться к непременному родственному застолью. Готовились они целую неделю, обсуждая с бабушкой меню до ночи. Однако родственников собралось совсем немного, ветер перемен позвал их в далекие края. Но места за большим овальным столом не пустовали. Пришло почти все их отделение во главе с полковником Алексеевым, даже паспортистки были. Вначале разношерстая компания чувствовала себя неловко. Хиля тоже очень стеснялась, потому что дядя Яша и дядя Фима проходили именно у них в отделении по одному делу. Но размеры там были не особо крупные, а на ряд эпизодов вообще не хватило доказательств, поэтому после второго тоста за пополнение клана Шпаков-Видергузеров последовал

третий — за дружбу народов с советской милицией. И даже надувшиеся паспортиски остались очень довольны, поскольку молодая мужская поросль Шпаков и Видергузеров усиленно наполняла их стопочки, пощипывая тугие коленки. Полковник Алексеев помогал бабушке на кухне и все просил у нее прощения, что Хилю не уследил, а бабушка его утешала, что ребенок — это вообще-то счастье. А то, что у правнучки папа — милиционер, так это даже еще лучше, значит, малышка будет здоровенькой. Папу ведь перед милицией, поди-ка, на медкомиссии проверяли от мужской части до головы! Заставь-ка жениха какого перед женитьбой так провериться! Бабушка усмотрела положительный момент и в том, что Хиля осталась без мужа. Ну, судите сами, для их дружной семьи и одного милиционера многовато, а вдруг бы их двое тут в фуражках сидело! Куда остальным-то Шпакам деваться? А ежели вдруг Хиле счастье привалит, то ребенок ему помехой не будет. Оставайтесь спокойны, граждане подследственные! Бабушка Видергузер решила еще немного пожить!

И после суматошной жизни милицейских лет, после короткой любви под пулями у теплого моря, после переживаний и даже отчаяния последних дней, все вдруг утряслось, все встало на свои места. Эта крохотная девочка, что спала рядом, вдруг напомнила пусть не очень счастливое, но, как еще недавно казалось ей, навсегда ушедшее детство. Ее милое личико было так похоже на маленькие фотографии бабушкиных родственников, к которым бабушка добавила и фото папочки, что, глядя на него, Хиля невольно улыбалась. От ее души потихоньку отлетали все печали и стенания. И, провожая однажды с бабушкой субботу молитвой «Бмоциэй йойм мнухо», Хиля поняла, что все всегда возвращается, и ни что не покидает нас навечно. Их молитва возносилась к Богу, ко всем несчастным Видергузерам из Бердичева, к папочке, к далекой мамочке и к полной девочке с пшеничной косой. После молитвы душу окутывал покой, а в глазах ни с того, ни с сего начинала светиться надежда на счастье.

* * *

Маленькой Лорочке еще не исполнилось двух лет, как однажды вечером к ним постучал полковник Алексеев.

— Все, Хиля, больше не могу! Выручай, иди ко мне на работу!

— Да я же все уже забыла! И еще меня тут родственники в нотариусы устраивают…

— Нотариус — дело хорошее, ничего не скажешь. Огромную деньгу зашибают нынче. А мы из этих дел по нотариусам выплыть не можем. Одни трупы, одни трупы после этих нотариусов, — простонал Алексеев, растирая виски.

— А ребята? Они ведь давно о настоящем деле мечтали! Они-то где?

— В п…де! Вот где! Прости за выражение, конечно. Платят нам немного, вот они и подались по банкам и коммерческим структурам в охраннички. Смешно сказать, только старики остались. Манохин все еще пашет, из него уже песок сыпется. А кадр он — бесценный! У него на нынешних подонков вся картотека в голове, он их с малолетства всех знает. У меня в отделении нынче либо дурики молодые, необстрелянные, сразу после школы милиции, идеи у них, видите ли! Сами на пулю лезут! Либо такие, которых ни в охрану, ни в нотариусы не берут. Ни украсть, как говорится, ни покараулить! А начальство все бумажки требует! Выходи, Хиля! Я тебе место под гараж выделю, под коттедж, милиционеров на субботник там тебе организую. Я же понимаю, что тебе с ребенком да без мужа на такой работе без помощи не выжить. Садик тебе выбъю, путевку какую-никакую, «Мать и дитя», например… Выходи! Бабка-то твоя жива?

— Жива.

— Вот и дай ей Бог еще пожить, а ты — выходи!

Проводив Алексеева, Хиля даже не знала, как такое сказать бабушке. Но бабушка, конечно, все слышала, прильнув ухом к двери. Она к старости хуже слышать стала, раньше она бы слышала все и в кухне у плиты.

— Ох-хо-хо, Господи, направляешь ты стопы сыновей своих на дороги неведомые, — со вздохами молилась бабушка. Потом она обернулась к Хиле и сказала ей со слезой: «Лорочку в садик не отдам! Катитесь вы со своим Алексеевым в…» Хиля бросилась к бабушке на шею, и они долго плакали у нее на кровати.

И стала Хиля настоящей ментовской сукой. Алексеев приставил к ней под начало двух

смешных заполошных пацанов — Сашеньку и Вовочку, только-только вышедших из школы милиции. Поначалу она очень злилась на молодых недоумков. Это надо же, прямо из отделения с допроса упустить подследственного! Бегай потом за ним по оврагам, обрывай дефицитные колготки! Она даже отчаивалась иногда, полагая, что никогда ей не вырастить из молодняка настоящих оперов. Она даже уговаривала их в охрану перейти. Но как-то с ними постепенно все образовалось, и ребятишки постепенно становились не только полезными, но и незаменимыми. Попутно она поставила оперативную работу отделения, соединила ее с бумажной, восстановила сеть источников информации, расставила всех по своим местам. И она слышала, как ее мальчики за спиной называли Алексеева «батей», а ее — «мамой Хилей». А по другому ее тут никто не называл. Она бы знала, она бы это шкурой почувствовала. Но сказать, что этой шкурой она чувствовала себя здесь совсем комфортно, было бы неправильно. У Алексеева появился неизвестно откуда новый заместитель — Лагунов. Придраться вроде бы было там совершенно не к чему, все, что он ни делал или ни говорил, было совершенно правильным, он и на праздниках пил со всеми наравне, шутил, но этой самой ментовской шкурой Хиля чувствовала в нем чужака, а в холодных глазах она безошибочно читала одно короткое слово: «Жидовка!» И с тоской она ждала того момента, когда через семь месяцев Алексеев уйдет на выслугу, а Лагунов во всю развернется у них в отделении.

* * *

После буйного отходняка, на который пришли проводить бывшего начальника в последний путь и старые оперы, Алексеев позвал Хилю в свой кабинет. Выгребая ящики стола, он сказал: «Не хочу подставлять тебя, Хиля, но вот это спрячь. Лагунов этих папок видеть не должен.» Хиля сунула две красные дермантиновые папки под китель и втихую укрыла их у себя в сейфе.

Развозили их по домам на огромных джипах бывшие оперы, которые взахлеб хвалили свою нынешнюю работу. Но Хиля видела неприметный огонек тоски во взглядах, которые они из-под тишка кидали на молодых пьяненьких оперов, восторженно трогавших лаковую поверхность их огромных машин.

Утром Лагунов обживался в новом кабинете. Он явно что-то искал. И это было слишком явно. Хиля с презрением подумала, что никогда она не сможет мысленно приставить к его фамилии теперешнее звание. Он был какой-то слишком штатский, по нему можно было с точностью определить каким завтраком накормила его жена и какие щи ждут его к обеду. Нет, придурком в зоне представить Лагунова она могла, а полковником милиции — ни в какую. Сейчас этот тюфяк начнет своих сдавать, тут, главное, не проморгать. Поэтому, не смотря на загруженность, все утро она ждала его вызова, намеренно попадаясь ему на глаза. Она не ошиблась.

— Рахиль Семен…

— Самуиловна.

— Да… Товарищ Шпак, Вам полковник Алексеев ничего не передавал?

— Конечно, передавал. Два последних дела — еще две недели назад, а на неделе — те бумаги, что в канцелярии лежат. Я с ними еще не разбиралась, очень загружена по литейному цеху.

— Я понимаю, но надо все срочно… Привести в порядок все надо. Я… Вы поставьте туда кого-нибудь…

— А кого? У нас все загружены, да и кого попало не сунешь.

— Я согласен… Знаете, Вы поручите это Коротаеву и Петрову.

— Есть.

Были и такие у них — Коротаев с Петровым. Дважды над их головами собирались тучи за кое-какие делишки, и дважды чья-то умелая рука их рассеивала, вновь открывая чистый небосвод. В милиции, как у Ноя, каждой твари по паре. Вот и эти все на пару бродили. Если кому надо было жесткий допрос провести, ну, когда все уже всем ясно было, а какая-то сука запираться вдруг решала, то это надо было к Коротаеву с Петровым обращаться. А вот на обыск без подкладки их брать было нельзя, с ними уж точно не только ничего не найдешь, но и своей сумочки не досчитаешься. Нет, если кому пистолет или порошок подложить в воспитательных целях, то ловчее их в отделении не было. Хиля прямо обрадовалась, когда про них услыхала, втайне она так боялась, что Лагунов назовет ее мальчиков, Сашеньку и Вовочку. И Вовочка в тот день так подозрительно смирно сидел за своим столом. На обход дома с разбойным нападением он не торопился, говоря, что пойдет позднее, когда народ вернется с работы. А Сашеньку она утром с трудом в литейный из отделения выперла, он тоже почему-то хотел остаться протоколы пописать. Господи, она столько души в них вложила, что просто бы не пережила, если бы сейчас, после стольких трудов, их бы назвал Лагунов.