Мы строим дом
Шрифт:
Стукает калитка, и я слышу негромкие голоса сестер. Вот так новость! Приехали на ночь глядя.
– - Чего это вы?..
– - С домом попрощаться...
– - А мы как раз за стол садимся, -- я целуюсь с ними в темноте.
– Идите, я сейчас.
Утром мы разводим костер и несем к нему старые тряпки, матрацы, обувь... Сестры заступаются за некоторые вещи, но Феликс неумолим:
– - Сжигаем все, что горит. Кроме того, что на нас и постельного белья.
– - Постой, Феликс...-- испуганно смотрит Никола.
– - А инструмент? Топоры,
– - Инструмент оставляем, балда!
Никола веселеет и переносит в погреб свои чемоданы.
– - А буфет? Он же еще хороший...-- плачется Надежда.
– - Жалко. Посуду будет некуда ставить. И табуретки...
Феликс отходит от дымящегося костра и долго трет глаза.
– - Надежда!
– - говорит он.
– - Если вы приехали торговаться из-за этого барахла, то чешите обратно. Буфеты, табуретки, тапочки...
– - Правильно!
– - Саня весело бросает в костер охапку заскорузлых пиджаков и рваное сомбреро.
– - Чего в новый дом тащить! Наживем!
Сестры удручены, но спорить дальше не решаются.
Феликс не спеша тягает к костру старые вещи.
На дверном косяке -- частые поперечные царапины. Стершиеся имена и даты. Феликс осторожно выбивает дверную коробку и несет ее на улицу. Мы с ним склоняемся над крепким еще четырехугольником и пытаемся разобрать надписи. Тяжело... "Оставим, -- говорит Феликс.
– - Что-то надо оставить от старого дома". Он несет коробку в погреб и прислоняет к стене.
Мы с Молодцовым терзаем крышу. Никола уворачивается от летящих досок и носит их к забору.
Доски легкие и желтые. Они служили потолком на чердаке. Некоторые сучки и щелки с застывшей смолой кажутся мне знакомыми.
...Ты лежишь на сене у открытого окна и смотришь, как у потолка мечется случайно залетевшая бабочка. Оса, которую лучше не трогать, прилипает на мгновение к теплой доске и с жужжанием устремляется дальше. "Тимошка, ты на чердаке?
– - зовет мать.
– - Иди клубнику есть".
Доски легкие и желтые. Я отрываю их, переворачиваю и разглядываю рисунок. Да, они мне знакомы.
У меня в руках кожаная коричневая сумочка. Мягкая и пухлая. Как она оказалась на чердаке?.. Слабый запах духов "Красная Москва", знакомый мне с детства.
Бумаги.
"Ой, облигации, наверное, здесь!
– - радуется находке Надежда.
– - Надо же! А мы с папой весь дом тогда обыскали. На чердаке нашел, да?"
Я осторожно выкладываю на стол конверты, блокнотик, книжицы удостоверений, пачку каких-то квитанций, потрепанные ноты, бумаги и бумажки. Нет, облигаций в сумочке нет. Есть документы.
Маленький, незнакомый нам архив.
Старая-старая записка. Очень старая. "Шура, я буду жать тебя сегодня вечером в конце Астраханской. Николай".
Большое вишневое удостоверение. "Северная правда". Кострома. "...состоит на службе в редакции газеты в должности корректора. Действительно по 1 октября 1927 г.". Такое же удостоверение
– - Это когда батя матушку из Тамбова увел, -- задумчиво улыбается Феликс.
– - В Ленинграде ее первый муж преследовать начал, и батя увез ее в Кострому. А через год Бронька родился и они вернулись...
Удостоверение члена Осоавиахима с маленькими разноцветными марочками. Удостоверение "Почетный донор СССР". "...награждаются лица, многократно сдававшие кровь для спасения жизни раненых бойцов и командиров Красной Армии и гражданского населения..."
Письмо отцу. Автор неизвестен, есть только номер московского телефона, служебный. Не письмо даже -- записка.
"Дорогой Ник. Павлович!
Пользуясь случаем, посылаю вам сердечный привет и пожелания новых успехов в работе и крепкого здоровья. Как-то все срывается с командировкой к вам, но надеюсь, что в этом году все же смогу побывать в ваших краях.
Ник. Павл. Черкните несколько строк о себе, о своем быте, об отношении к Вам. Не скрывайте и не стесняйтесь, Вы заслужили, Ник. Павл., чтобы к Вам было человеческое отношение и постоянная забота. Вы много сделали для партии и народа. Да, да! Не преуменьшайте и не принижайте своего труда. Он благородный и непосредственно помогает великому делу строительства коммунизма.
Крепко жму руку, с приветом...
подпись (размашиста и непонятна)".
На этом же листе отцовской рукой написано: "Шура, если я умру, обратись к нему -- он поможет".
Записка переходит из рук в руки, и мы пытаемся угадать подпись, но тщетно.
– -"Надо же, -- удивляемся мы, -- на бланке ЦК КПСС. Кто же у него там был знакомый? Никогда не слышали".
Я вспоминаю, как мы все мыкались в нашей квартире на 2-й Советской. Феликс писал куда-то, просил поставить нас в особую очередь или дать жилье до подхода. Приходили комиссии, составляли акты. Депутат, задевая шляпой пеленки, пугливо пробирался по коридору; школьный родительский комитет давал мне какие-то ходатайства. Отец вместе со всеми подписывал письма и ехал на дачу -- мерзнуть до поздней осени в нашей избушке. Прав ли он был, что не написал коротенькое письмо в Москву? Не знаю Не мне его судить.
Еще одно письмо -- треугольное, на бумаге в косую линейку, датированное 1946 годом, и с овальным штемпелем "Доплатное". Это что такое? Детский почерк, почти каракули. Я читаю вслух.
"Привет из далекого Приемника Распряделителя.
Добрий день или вечор, дорогой Николай Павлович и Александра Александровна. Хочу перыдать свой гарачый прывет что меня отправляют в спеть дет дом. Нас от везили в дет дом 27 октября я буду писать вам письмы из дет дома буду вычица в третьим класе на пяцерки и пишите мне почасте письмы и больше нима чаго писать до свиданя Николай Павлович и Александра Алескандровна жму крепка вашы руки. Дасвидание".