Мы строим дом
Шрифт:
Рыдают Верка с Надькой -- зловредные сестрицы: "Ах, зачем мы заставляли его бегать за картошкой и выносить ведро... Зачем мы поднимали его в семь утра, чтобы он сходил в молочную кухню и отнес Димку в ясли? Прости нас, Тимоша!.."
Братья держат под руки отца. По их щекам медленно катятся слезы. "Почему я не взял его пожить к себе?
– - хмурится Феликс.
– - Ведь ему было так тяжело в этом аду, где две комнаты на восемь человек..."
"Зачем я позволял, чтобы мне звонила эта глупая театралка Ядвига Янцевна?
– - низко опускает голову отец.
– -
Я вытирал слезы и пытался проглотить комок в горле. Да! Надо повеситься. В ванной. Когда все лягут спать...
Какой же я был идиот.
...Потом я лежал на диване лицом к стене, горела настольная лампа, и отец тихо ходил по комнате, останавливаясь и прислушиваясь. Есенина из меня не получилось. Мне было стыдно, и я делал вид, что сплю. На кухне шептались сестры.
Женщина с высоким голосом вскоре перестала звонить нам, и однажды, когда уже пришла весна и мы с отцом резали над тазиком проросшую картошку, подготавливая ее к посадке на огороде, он долго молчал, с хрустом разрезая клубни и хмуро разглядывая их, и сказал неожиданно тяжелым голосом: "Неужели ты думал, что я маму забыл? Не забыл, Иван Иванович..." И отложив блеснувший солнцем нож, пошел курить на кухню. Я слышал, как он открыл там кран и взял из сушилки чашку.
Да, уникальный я был идиот...
Я захожу с дровами в избушку и топаю валенками, чтобы стряхнуть с них снег. Феликс рассказывает, как он пытается вытравить из своих сотрудников рабскую философию. Молодцов, оседлав стул, с улыбкой слушает его. Он любит Феликса, я знаю. Я тоже люблю, хотя и всякое бывало: братья.
Мы начинаем укладываться спать. На улице метель, и завтра нам придется туго. Будем вновь разгребать дорожки, протаптывать тропинки и вытаскивать из-под снега бревна. Феликс, позевывая, листает журнал "ЭКО". Он обещает еще часок приглядеть за печкой.
Я снимаю с веревки нагревшийся спальный мешок, желаю всем спокойной ночи и иду в прохладную, примыкающую к кухне комнату. Мне хочется побыть одному.
Комната маленькая, сыроватая, с отставшими от стен обоями, но летом уютная и привлекательная -- в ней стоит зеленоватый мрак и прохлада. Она зовется девичьей.
Ее выстроили для себя сестры. Я помню, как, замотав головы платками, они тюкали трамбовками хрустящий шлак, который сыпал в опалубку вперемешку с бетоном отец. Наверное, помогали и Феликс с Юркой, но я вижу только сестер -- они стоят на высочайших, как мне кажется, лесах и, точно заведенные, мелко кланяются стене: в руках у них колотушки. Отец выскребает из железного корыта цементный раствор. Меня используют для мелких поручений, и я нетерпеливо жду, когда мне разрешат залезть наверх, приподнять за блестящие ручки обрубок бревна и шлепнуть им во влажно хрустящий шлак.
Сестрам, когда они строили себе отдельную комнатку, было пятнадцать и девятнадцать. Какие девицы будут сейчас тюкать трамбовками, чтобы построить себе комнату? Да никакие не будут.
Я ложусь на скрипучий диванчик, гашу свет и думаю о том, что есть наказания, которые посылает судьба, и есть испытания, которыми она проверяет человека
Чем были для моей матери смерти троих детей, блокада, тюрьма Феликса, послевоенная голодуха, безденежье и многое другое, от чего мать седела, но не сгибалась?.. Наказанием? За что?
Испытанием? Но сколько можно испытывать... И самое главное: во имя чего, если мать умерла рано, еще полная сил?
А быть может, это пример мужества, поданный нам, оставшимся жить? Не надо помнить всегда -- это невозможно. Хоть иногда вспоминайте. И вы поймете, что ваши нынешние беды -- не беды. А лишь неприятности, огорчения. Беда -- это другое...
Мы строим дом.
В апреле, когда тропинки в снегу уже чернеют землей и с грядок сползает зернистый искрящийся снег, приезжают наши сестры и жены.
Надежда начинает ахать еще от калитки, дивясь новому срубу и размаху строительства.
Вера, обходя талые лужи и ступая на щепки, оглядывает со всех сторон уже законопаченный сруб и качает головой:
– - Ну вы, мужики, даете! Ну вы даете! А какой большой!..
– - Саня! Это вы все сами?
– - не верит своим глазам Надежда.
– - Когда же вы успели? Ой, какие вы молодцы. Надо же...
Пока идет осмотр строительства, мы гордо, но сдержанно улыбаемся и даем пояснения. Конечно, мы ждали этой минуты, когда наши женщины приедут и ахнут. Приятно чувствовать себя мужчинами, которые могут построить дом.
– - Молодцы, молодцы!..
– - Когда же они успели? Вроде и ездили не так часто...
– - Ну да, нечасто! Я уже и забыла, когда мы с Саней в кино последний раз ходили. То он на работе допоздна, то здесь.
– - И главное, бревна-то какие толстые, смотрите. Настоящий рубленый дом!
– - А как комнаты будут расположены?
– - Надо ведь еще старый сломать. Нет, за это лето им не успеть. Не успеть вам, Феликс?..
– - А второй этаж будет?
Феликс стягивает с себя грязный свитер, не спеша вешает его на сук рябины и неожиданно подхватывает жену на руки.
– - Что ты делаешь?
– - пугается Лиля.
– - Хочу показать тебе стройку!
– - Феликс шлепает сапогами по лужам, удаляясь к углу сруба.
– - Феликс, прекрати!
– - Лиля обхватывает его шею и пытается быть строгой: -- Поскользнешься...
Феликс обносит жену вокруг дома и ставит на сухое место.
– - Поняла, чем мы тут занимались!
– - задорно смотрит Феликс. И вытирает губы ладонью.
– - Колоссально!
– - Лиля роется в сумочке и отворачивается к калитке.
– Настоящая вилла!..
Мы все немного завидуем отношениям Феликса и Лили. Они работают в одной лаборатории, вместе написали книгу, у них гостеприимный дом и много друзей. Лиля, похоже, давно смирилась с неожиданным характером мужа, принимает его таким, как он есть, многое прощает и, наверное, владеет неведомым нам ключиком к сердцу Феликса.
И тем большей неожиданностью будет то, что произойдету них через два года.
Надежда продолжает виться около Сани и сыпать вопросами о будущем устройстве дачи. Саня обнимает ее за шею и смотрит с улыбкой: